Девушка беспокоилась обо мне, а ведь это ее собственная жизнь подвергалась опасности, насколько я знал: меня в худшем случае могла засыпать упреками и наказаниями моя бабушка, но ее-то Тибальт уже жестоко наказал, а любая оплошность могла очень дорого обойтись девушке из дома Капулетти, в котором несчастные случаи с девушками были далеко не редкостью. Упасть с лошади и разбиться… поскользнуться на лестнице или стать жертвой внезапной и смертельной болезни… В мире есть несчетное количество способов отправить в мир иной кого угодно.

– Я только что убил двоих людей вашего брата, – сказал я. – Они собирались убить меня.

Я не знал, зачем говорю это ей, – мне просто надо было это сказать. Она слегка склонила голову, словно под тяжестью моего признания.

– Это никогда не кончится, да?

– Нет, – мягко произнесла она. – Молитесь Богу, чтобы кончилось, и однажды это произойдет. Но не сегодня. И скорей всего – не завтра.

Она не сказала этого – но, несомненно, мой поступок отодвинул этот день в еще более отдаленное будущее. И теперь, глядя правде в глаза, я должен был признать, что в случившемся была только моя вина: если бы я не злился так на Ромео, если бы я сам не отправился на поиски тех, с кем можно подраться, ничего бы не случилось.

Я осенил себя крестным знамением, вставая, и направился туда, где беспокойно переминался с ноги на ногу Бальтазар. Он вздохнул с облегчением, когда я занял свое место рядом с ним. Он не сказал ни слова, но я и без слов мог прочитать на его лице решительное неодобрение.

Я кивнул ему и указал подбородком в сторону выхода как раз в тот момент, когда из исповедальни вышла одна молодая синьора и другая заняла ее место.

– Синьор? – переспросил он удивленно, семеня за мной. – Вы не останетесь, чтобы вам отпустили грехи?

– Я покаялся так, как мне было нужно, – сказал я. – А все остальное подождет.

Если быть откровенным, в глубине своей еретической души я считал, что нельзя раскаянием получить прощение за убийство, в этом мире или в загробном – независимо от того, что говорят священники.

Я очень хотел бы увидеть ее лицо, но понимал, что вид синяков и ссадин на нем снова выведет меня из равновесия и только вызовет во мне новую волну ненависти к Тибальту. Она, наверно, тоже понимала это. А может быть, я только воображал, что между нами установилась дружба, хрупкая, молчаливая и опасная для нас обоих, как смертельный яд.

«И кто же из нас глупее?» – спросил я себя и поклялся, что попрошу прощения у своего кузена.

Скоро.

Остаток дня прошел в основном без происшествий, как всегда…

Меркуцио наконец соизволил объявиться, усталый и довольный одновременно, и вместе с Ромео и в сопровождении нескольких бравых молодцов, среди которых были известный своей жестокостью Абрахам и осторожный, мрачный Алессандро, мы отправились прогуляться на торговую площадь. Там, как всегда, было оживленно и весело, это было сердце города, место, где встречались все сословия и классы, место, где буйствовали краски, где всегда было шумно и играла музыка. Наша маленькая компания молодых людей – да, разумеется, вооруженных – держалась вместе, тесная группка в голубом и черном, только у Меркуцио эти цвета были разбавлены еще ярко-оранжевым цветом его собственного дома. Сегодня утром мать помимо прочего попросила меня найти ей нового поставщика шелка – и я честно выполнял эту тяжелую для мужчины работу, переходя от лавки к лавке, разглядывая выставленный товар и узнавая цены.

В третьей по счету лавке я заметил свою сестру Веронику, одетую довольно вызывающе, в сопровождении кормилицы, которая, казалось, была уже при смерти от усталости. Вероника покупала, и при этом втридорога, отрез богатого зелено-золотого дамасского шелка. Она делала вид, что не замечает меня, пока я не схватил ее за локоть.

– Позволь мне поторговаться вместо тебя, – сказал я. – Можно купить это в два раза дешевле.

– Это для моего свадебного платья, – сообщила она высокомерно. – Раз уж я выхожу замуж за старого козла – хоть платье у меня будет самое лучшее!

Она бросила на меня беглый взгляд, пока купец сворачивал ткань и упаковывал ее в льняной мешочек.

– Все сегодня только и твердят про убитых Капулетти.

– Вот как?

– Говорят, их убил кто-то из Монтекки, – сказала она. – Уж не ты ли, братец?

– Нет. – У меня не было настроения исповедаться моей сестре. Она никогда не считала нужным хранить секреты, разве что свои собственные. – Может быть, это были просто разбойники?

– Разбойники, которые заставили оставшегося в живых сорвать цвета Капулетти? В это никто не поверит. Я слышала, что герцог Эскала собирается вызвать к себе Монтекки и Капулетти – и тех и других, – чтобы прекратить наконец эту вражду. Будет задавать вопросы.

Я пожал плечами.

– Шла бы ты домой, – посоветовал я. – Если пролилась кровь Капулетти – тебе не стоит бродить тут одной.

– А я не одна, – ответила она. – Я с кормилицей, как приличная девица.

– Еще скажи мне, что у тебя здесь не назначено свидание.

– Брат!

В ответ я только снова пожал плечами: негодование в ее голосе было слишком уж натуральным. Вероника явно что-то замышляла, но что – я не знал, да и не очень-то это меня интересовало. Я ее предупредил. А если она все равно хочет подвергать себя опасности или плести интриги, которые могут поставить под угрозу ее замужество, это уже не мое дело. Хотя бабушка, несомненно, обвинила бы меня и в этом. Поэтому я все-таки послал двух наемников присматривать за моей сестрой и ее горничной. Каких бы глупостей ни натворила Вероника, они будут хранить это в тайне: им за это очень хорошо платят и, кроме того, они хорошо знают, как мой дядюшка относится к предателям. Так что Вероника была в безопасности настолько, насколько это было возможно – по крайней мере, от моих врагов.

А вот защитить ее от нее самой… это была совсем другая забота и одно из тех дел, которыми я не хотел и не собирался заниматься.

Ромео был не в настроении и в скором времени удалился – я послал одного из моих ребят, чтобы прикрыть его со спины. Меркуцио пытался с ним поговорить, но Ромео, как и весь день до этого, не горел желанием разговаривать, и наш общий друг вернулся ко мне, качая головой.

– Он удалился, чтобы подумать, – сообщил мой приятель. – Некоторым мужчинам не везет в любви, Бенволио.

Я задумался, уж не себя ли он имеет сейчас в виду, но он развеял мои сомнения с кривой усмешкой:

– Я знаю, куда он поскакал. Я вчера вечером за ним следил, – добавил Меркуцио. – Его любовь – это густое вино, и теперь он страдает похмельем… он залезает на деревья, усаживается меж ветвей и пишет там свои стихи. Ну, по крайней мере, теперь ему хватает ума рвать их сразу после того, как он их напишет.

Не могу сказать, что меня это очень порадовало, но я решил оставить все как есть. Если сейчас начать охоту на Ромео – это только еще глубже загонит его в тоску. Он должен был сам разобраться с собой.