– Смотри, как бы они не полезли осматривать твои зубы, – усмехнулся он. – Все мужчины должны жениться. Как говорит апостол: «дабы не распаляться». Даже я в скором времени отправлюсь к алтарю. Смирись с этим, друг, и перестань делать такое лицо, как будто тебя ждут не девицы, а гаргульи. – Меркуцио помолчал, а потом продолжил, ухмыляясь: – И ты не вовсе не племенной жеребец, ты же знаешь. Это роль Ромео. Так что нет никаких оснований делать из себя мерина.

– Ваш друг говорит дело, хозяин, – встрял Бальтазар и стряхнул пылинку с бархата моего камзола. Потом он с неудовольствием зацокал языком и стал чистить камзол так усердно, что я почувствовал себя ковром, который выбивают. – Бог свидетель, жениться вам было бы очень хорошо, синьор. Тогда, может быть, вы бы не испытывали нужды ускользать из дома по ночам и возвращаться под утро с чужими вещами.

– Ну, справедливости ради, – Меркуцио заговорил раньше, чем открыл рот я, – он редко возвращается с ними сюда. Обычно я их продаю для него. И тебе, Бальтазар, очень неплохо платят за твое молчание, не забывай об этом.

– Я исповедаюсь в этом грехе каждое воскресенье, – произнес Бальтазар с достоинством. – Ваша мать ждет вас, синьор. А я сделал все, что мог.

Я испытывал одновременно и облегчение, и разочарование, потому что сейчас мне предстояло кинуться из огня да в полымя, но я только вздохнул – не слишком мужественно – и направился к двери с таким видом, будто меня тащили на виселицу.

– Вина, Бальтазар, – велел Меркуцио, снова откидываясь на подушки. – Я чувствую, мы должны выпить за удачу для нашего друга и за то, чтобы его женитьба все-таки состоялась.

Бальтазар, всегда готовый приложиться к моему вину, бросился выполнять приказание, а я вышел из комнаты и ровным, уверенным шагом пошел по узким, темным коридорам во внутренний дворик атриума, где тетушка Монтекки сидела под апельсиновым деревом с вышивкой, а рядом, словно птички с ярким опереньем, щебетали ее служанки. Когда я проходил мимо нее, она проводила меня настороженным взглядом, прекрасно понимая, куда и с какой целью я иду.

Я постучал в дверь покоев моей матери, и сразу же мне позволили войти. Вместе с ней за маленьким столом сидели еще две дамы, и слуга как раз принес всем прохладительные напитки. Мать, одетая, как всегда, в черное, любезно кивнула мне, но глаза ее смотрели довольно холодно. Я опоздал. И она была этим недовольна.

– Бенволио, – заговорила она. – Сын мой, я хочу представить тебе синьору Скала и ее дочь, синьорину Джулиану.

Я не стал тратить время на разглядывание почтенной гостьи, хотя и изобразил перед ней глубокий поклон и чмокнул воздух над ее рукой со всем подобающим уважением – матушка строго следила за тем, чтобы все необходимые условности исполнялись в точности, а я был хорошо натренирован и знал, что линия ног и угол поклона у меня совершенны.

Теперь можно взглянуть на девицу.

Именно этого матушка ожидала от меня.

Джулиане было лет тринадцать, и если Вероника в свои четырнадцать была практична и хитра, как лиса, это круглолицее создание выглядело в своем нелепом наряде как ребенок, который играет во взрослую женщину. Я и сам был молод, но разница между семнадцатью и тринадцатью годами казалась просто огромной. Я не чувствовал по отношению к этой девушке ничего, кроме жалости и досады от того, что ее предлагали мне вот так, словно корзину со свежими булочками в лавке. Она встала и даже сделала реверанс, но, несмотря на все усилия сохранить равновесие, все же не справилась с тяжелыми юбками и слегка покачнулась. Она была в чепце, и волосы, которые виднелись из-под него, были невыразительного коричневого цвета. И глаза у нее были такие же невыразительные и блеклые. Она смущенно улыбнулась мне, я вернул ей улыбку без всякого намека на искренность.

Я знал, чего от меня ждут. Взяв блюдо со сладостями, я предложил ей угощение, и она взяла засахаренную фигу с подноса, сунула ее в рот и начала жевать, пожалуй, слишком уж охотно, а поняв, что этим она невольно выдала и свое волнение, и детскую любовь к сладостям, покрылась неровным румянцем, который пятнами выступил у нее на шее и щеках. От второй фиги она отказалась и потихоньку пила сок, с ненавистью вперив взгляд в столешницу перед собой.

Мне было ее немного жаль: она была пешкой в этой игре, в то время как я имел статус более высокой фигуры – быть может, офицера или даже ладьи. Меня, как и ее, должны были в конце концов принести в жертву, но я все же имел больше шансов дойти до конца доски, чем она.

– Вы играете в шахматы? – повинуясь внезапному порыву, задал я вдруг вопрос. Она подняла на меня взгляд, удивленный и испуганный, как будто не ожидала, что ей придется вообще со мной разговаривать. Потом она бросила быстрый взгляд на мать, и та послала ей ободряющую улыбку.

– Д-д-да, – пробормотала девушка. – Иногда.

– Не хотите сыграть?

– Если… если матушка позволит…

– Ну конечно, – ласково проговорила синьора Скала. – Моя дочь очень хороша в подобных вещах. И в пении, и в игре на лютне. Она получила прекрасное классическое воспитание.

Шахматы моей матери были большими, затейливой формы: когда-то они принадлежали моему отцу, и я с раннего детства много часов проводил за ними, постигая правила и тонкости этой игры. К восьми годам я обыгрывал мать, а к десяти – обыграл учителя шахмат, которого пригласили специально, чтобы оценить мою игру.

Джулиана заняла свое место напротив меня и стала изучать доску. Она взяла в руки одну из фигурок и рассматривала ее очень внимательно. Пальцы у нее, как я заметил, были по-детски пухлые и короткие – вероятно, она еще росла.

– Никогда раньше таких не видела, – сказала она. – Очень красивые.

– Моя матушка привезла их из Англии, – ответил я. – Это был подарок для моего отца.

Фигурки были сделаны из слоновой кости и черного дерева и действительно были прекрасны. Она осторожно поставила фигурку короля на ее законное место и, немного поразмыслив, сделала первый ход. Я ответил. Она двинула одну из фигур вперед – я ответил снова. Так мы играли в молчании какое-то время, а потом я вдруг начал понимать ее замысел и неожиданно для себя почувствовал восхищение.

Джулиана взглянула на меня, поняла, что я разгадал ее стратегию, и улыбнулась. Ее застенчивость исчезла, уступив место уверенности.

– Меня учил маэстро Траверна, – сказала она.

– И он может вами гордиться, – ответил я, двигая своего офицера. – Но я учился у маэстро Скальотти, а он обыграл Траверну дважды.

– Всего лишь дважды, – заметила она и пошла ладьей. – Шах.

Я посмотрел на нее, потом на доску. Она была права! Я действительно угодил в ее ловушку. Я быстро увел короля из-под угрозы и пошел в атаку, которую она с легкостью отразила. Мы увлеклись игрой, на время забыв о том, что должны соблюдать приличия, и, вместо того чтобы любезничать друг с другом, сыпали взаимными колкостями, забирая друг у друга фигуры. Она была беспощадна, эта маленькая синьорина Джулиана. Я выиграл – но это было совсем нелегко, и если бы мы с ней сошлись на настоящем поле боя – цена этой победы была бы очень высокой для обеих сторон.