class="p1">Кассиан Босой, представлявший на церемонии крещения сына Василия Иосифо-Волоколамский монастырь, тоже, как и Даниил, неспроста был выбран Василием III на роль крестного отца для княжича-младенца. Основанная знаменитым Иосифом Волоцким, «грозным святым», эта обитель очень скоро превратилась в один из важнейших и влиятельнейших центров русского монашеского движения. Примечательно, но Василий Челяднин поддерживал переписку с Иосифом Волоцким и именно к нему основатель волоцкой обители обращался за помощью, когда упоминавшийся прежде Вассиан Патрикеев, «великий временной человек» Василия III, интриговал против него[167]. Сам Кассиан Босой, как и Даниил Переяславский, тоже не был посторонним при московском великокняжеском дворе. Житие Кассиана сообщает любопытнейшую подробность его ранней биографии – оказывается, Кассиан, будучи еще мирянином и звавшийся тогда Кузьмой, обучал отца Василия III Ивана III искусству стрельбы из лука «по знамени», то есть по мишени[168]. В 1510-м же году, когда возник конфликт между Василием и его братом Юрием, князем Дмитровским, именно Кассиан (вместе с другим старцем, Ионой Головой) по поручению Иосифа Волоцкого выступил в роли посредника между братьями и сумел добиться их примирения. Так что на крестины собрались люди, которые давно знали друг друга – случайных прохожих здесь не было, только свои и только старые знакомые, связанные родственными и иными связями, знавшие друг друга и обязанные друг другу. Одним словом, так и хочется вслед за немодным ныне классиком сказать – «узок круг этих людей»!

И снова вернемся к обряду крещения сына Василия III. После того, как младенца, окрещенного Иваном в честь Иоанна Предтечи, вынули из купели, игумен Иоасаф взял его у восприемников и «шед с ним в святые олтарь царскими дверьми, и знамена его у святого престола, таже и у образа Живоначальныа Троица, и у образа Пречистыа Богородици», после чего сам Василий, взяв сына на руки, «положи его в честную раку на цельбоносныа мощи святого Сергия (Радонежского. – В. П.)», призвав святого взять наследника престола под свою защиту и покровительство[169]. Вряд ли этот жест великого князя был случайным. Каким бы великим и могущественным ни считал себя Василий, однако для него, как и подавляющего большинства людей той эпохи, было очевидным то, что есть силы и более могущественные и влиятельные, чем любые князья. После завершения обряда и причащения младенца «божественных Таин Животворящаго Тела и Крови Христа, Бога нашего» Василий приказал везти Ивана домой, в Москву, к матери, ибо «не тръпит бо любочадная мати надолзе были лишена своего чада». Сам же великий князь по традиции остался в обители, тамошнюю «братию учреди и напита, с ними же и сам изволи вкусити»[170], после чего и сам отбыл в столицу.

Для стареющего Василия III первенец, судя по всему, оказался настоящим «светом в окошке». Во всяком случае, из сохранившихся писем его к супруге видно, что Василий проявлял самую трогательную и нежную заботу о сыне Иване и изрядно беспокоился о его здоровье. Известие о том, что у сына «явилось на шее под затылком место высоко да крепко», которое затем «стало у него повыше да черленье, а гною нет, и то место у него поболает», вызвало у Василия изрядное беспокойство. Великий князь потребовал от жены разузнать, что «таково у Ивана сына явилося и жывет ли таково у детей у малых? И будет жывет, ино с чего таково жывет, с роду ли, или с иного с чего?», а разузнав, немедленно отписала бы ему о результатах «расследования»[171]. К счастью, все обошлось. Фурункул прорвало, Иван выздоровел, однако беспокойство Василия относительно здоровья его первенца (а потом, после рождения в 1532 г. второго сына, Юрия) не покидало до самого конца жизни – об этом свидетельствуют его письма супруге.

С рождением Ивана Васильевича, а затем и его брата Юрия, связана тайна (и даже несколько), о которой мы не можем не упомянуть – так или иначе, но не упомянуть о ней нельзя. Первая тайна связана с Соломонией Сабуровой, несчастной первой женой Василия. Передавая слухи, циркулировавшие при московском дворе, все тот же С. Герберштейн сообщал своим читателям, охочим до всякого рода альковных тайн из жизни сильных мира сего, тем более царствующих, что Соломонида (которую Герберштейн упорно именовал Саломеей – не иначе как намекая на библейскую Саломею, погубительницу Иоанна Крестителя) прибыла в монастырь, уже будучи в тягости, и тайно родила ребенка, названного Юрием (Георгием). Расследование, учиненное по приказу Василия III, до которого дошли эти слухи, продолжал дальше Гербер-штейн, ничего не дало. Соломония-Саломея, писал он, отказалась показывать ребенка, заявив прибывшим от великого князя посланцам, «что они недостойны того, чтобы их глаза лицезрели ее дитя». «Когда же оно обретет свою власть, – якобы сказала бывшая супруга Василия, – то отомстит за совершенное над матерью поругание»[172].

Передавая эту историю, Герберштейн, умышленно или нет, но противоречил сам себе. Новость о якобы родившемся втайне от него сыне явно не могла не повлечь за собой серьезных последствий. Вполне возможно, что свидетельство Постниковского летописца, что бывшая великая княгиня была отправлена в ссылку в Каргополье, где специально для нее была устроена огороженная тыном келья, в которой несчастная и пребывала пять лет, откуда и была переведена в Покровский девичий монастырь в Суздале[173], отражает некую реальность. Василий не мог не провести розыск по столь важному делу, и вряд ли он мог довольствоваться докладом своих эмиссаров, что-де опальная великая княгиня отказалась показать им ребенка. И отсылка Соломонии в Каргополь была обусловлена этим розыском, равно как и возвращение ее обратно в Суздаль, куда она была отправлена после пострижения, оказалось связано с тем, что розыск подтвердил невиновность бывшей жены великого князя (как вариант, Василий мог вернуть Соломонию-Софью в Суздаль после рождения сына Ивана, сняв с нее опалу, но опять же – только в том случае, если слухи о существовании у нее сына так и остались не более чем слухами). Во всяком случае, в сентябре 1526 г. Соломония еще была в Суздале, поскольку 19 сентября этого года датируется жалованная грамота Василия, выданная от его имени на село Выше-славское в Суздальском уезде инокине Софье. И она же находилась в Суздале в марте 1534 г., когда эта жалованная грамота была подтверждена от имени великого князя Ивана Васильевича[174], причем подтверждение это пришлось на время ожесточенной борьбы за власть между различными боярскими кланами и группировками при дворе малолетнего великого князя. И в ходе этой борьбы влияние вдовы великого князя Елены только возрастало, а дворецкий