унтер-офицер, предводительствовавший отрядом. — Чуть-чуть мы не влетели; хорош был бы и поручик за то, что ушел с дежурства на ужин в город, да и мы получили бы на елку гостинца.

Тревога унтер-офицера прошла, и он сделался после минования опасности очень слово охотливым.

— Ну, а ты, старик, ступай с нами, — сказал унтер-офицер горбуну, ты должен будешь показание дать.

Горбун ни слова не сказал, только голова его еще глубже вошла в его плечи, и он последовал за солдатами.

Скоро затих последний шум удалявшегося отряда, но не более четверти часа кладбище казалось пустым. Из небольшой деревянной часовни стали выходить, тревожно оглядываясь, какие-то люди. Они были в серых шинелях и без шапок, лица у них были бледные и испуганные.

— Ну, теперь уж пропали мы для них, обратился радостно старик-каторжник к товарищам, — до утра они с нашими спасителями повозятся, пока раскусят, в чем дело, а там уже нас не найдешь…

И беглецы, быстро перебравшись через ограду, скрылись в овраге…

МЕРТВАЯ СВЕЧА[6]

I

— Что ж, Колька, так мы и останемся на Рождество без всего? — с тоской в голосе сказал Сашка Солдат, обращаясь к своему товарищу, лежавшему на полу, на рваном пальто. Сам же Сашка Солдат, названный так потому, что был дезертиром, лежал на большой корзине, на куче всякого тряпья. Оба товарища смотрели с мрачным отчаянием в закоптелый потолок, словно надеясь прочесть ответ на свои грустные думы. Сашка Солдат задал свой вопрос после долгого тяжелого раздумья о тяжелом положении накануне праздника, давившего и мучившего их массой потребностей и желаний. Рождество заставало приятелей в холодной конуре, без денег, водки, пищи и обновок, то есть без всего того, что необходимо иметь каждому человеку в такой день. Праздник надвигался на них всей тяжестью традиционных потребностей и настроений, и парни чувствовали себя в отчаянном положении. Они не могли себе представить, не могли примириться с мыслью, что они будут лишены на Рождество того, в чем они нуждаются.

— Хоть подыхай! — мрачно вздохнул Сашка. — Ну и времена!

Дезертир в сильнейшей досаде плюнул далеко от себя.

— Как будто отрезано, — присовокупил тем же безнадежиым тоном Колька, — ни одно дело не дается, все срывается; то собаки помешают, то черт какой-нибудь проснется и гвалт подымет, то городовой наскочит, то дворник — не везет, одним словом, и больше ничего.

— Бывает так, что «фарта» нет, тогда ни за что нельзя браться. Слава Богу, что все дела срывались благополучно, а то изволь теперь на Рождество в тюрьме сидеть, — сказал Сашка.

— Лучше уже в тюрьме, чем здесь, в этой собачьей яме, в холоде и голоде; что за счастье в такой воле? Кажется, стараешься, на все идешь, а теперь и охоты нет об этом думать, когда знаешь, что все напрасно…

— Положение критическое пришло, — заметил Сашка, — надо что-нибудь выдумать, не лежать же так, даже без табаку…

— Ну и выдумывай, — сердито и презрительно ответил Колька, — раскидывай умом…

— Сам знаешь, что когда несчастливая линия пойдет, как теперь у нас, то ничто не поможет, хоть удавись, — начал решительно Сашка, по-видимому, выдумав что-то. — Есть только одно средство, самое верное и хорошее… да только…

Дезертир в нерешительности остановился, по-видимому, не решаясь сказать сразу и смело то, что он надумал. Этим он необыкновенно заинтересовал своего приятеля, которым внезапно овладела какая-то надежда. Он по голосу Сашки понял, что тот собирается предложить что-то очень важное.

— Надо… мертвую свечу достать…

Всего ждал Колька, только не этого; он похолодел в первый момент от предложения Сашки.

— Только мертвую свечу…

Колька не мог произнести ни слова. Он словно замер. Мысль Сашки была до того исключительна, что его приятель, с первого слова усвоив ее, не решался все-таки ответить; он как будто еще не доверял, что возник такой проект.

Сашка также замолчал; он только сел на своей корзине и возбужденным взором стал смотреть на Кольку. Он видел, что его предложение озадачило его, но в то же время понимал, что Колька вполне согласен с ним, и только серьезность и трудность проекта заставляют его еще колебаться.

— От мертвой свечи все зависит, без нее ничего не выйдет…

Тогда Колька сел и устремил свой взор на Сашку.

— А впрямь поможет?.. — как-то странно спросил он.

У Сашки блеснул взор, он сделал нервное движение, спустил ноги с корзины и с блестящими глазами заговорил, сильно жестикулируя.

— Ведь ничего нет лучше на свете мертвой свечи. Пойми, что с ней можно всюду войти, все делать, без всякого риска. Никто тебе не страшен, никто тебя не видит, не трогает. В тюрьму, в церковь, к самому полицмейстеру войдешь и ничего, как будто тебя нет. На сыщика наплевать. Великая вещь — мертвая свеча; не надо тебе на всякое пустое дело идти, воля полная, берешь, что тебе нужно, везде тебе открыто, стоить из за такой свечи и постараться…

Лицо Сашки дышало вдохновением; он говорил горячо и убежденно, и речь его действовала занимательно на его слушателя. Лицо последнего разгорелось так же, как у Сашки, возбужденные глаза были устремлены на дезертира. Кольку охватила нервная дрожь, он с восторгом слушал своего товарища, открывавшего ему перспективу полной свободы и безопасности. Он в упоении засмеялся, когда услышал о действии, производимом чудной свечой. Он, как и все воры, слышал в общем о качествах мертвой свечи, но мысль о том, чтобы практически воспользоваться ею, ему никогда в голову не приходила. Между тем, теперь, в минуту сильной нужды и отчаяния, у воров явилась проблема, которая, при разрешении, обещала им возможность избавиться от всего того, что их мучило и тяготило, что им мешало жить сыто и в довольстве. Идея Сашки вытекала из простой необходимости, условия жизни заставляли воров хвататься за чрезвычайную мысль и приводить ее в исполнение. Положение воров было безвыходное, неудачи лишили их энергии и инициативы, что совершенно парализовало их деятельность, и только сверхъестественный случай мог избавить их от тяжелых обстоятельств. Чем больше они вникали в сущность пользы, приносимой мертвой свечой, тем больше они увлекались идеей ее приобретения. Приятели пришли в какой-то фанатический восторг, необыкновенная свеча заняла все их мысли. Они уже чувствовали, что не могут без нее обойтись, что она им необыкновенно нужна, и