Который раз в этом году кристальной чистоты воздух, звенящая тишина, следующее за прошлым, проникновение в тебя заставки текущей осени подтачивало сомнения в существовании над тобой какой-либо власти. Здесь, на открытом чистом просторе, оглянувшись вокруг гордо и державно, каждый смог бы ощутить себя той властью.

«Ты – единственный, только ты на всём огромном пространстве. Ты – абсолютно один, только ты один властелин, и только единолично ты можешь вершить суд: «Карать или миловать, безжалостно топтать или милосердно даровать существование».

Разбросав в свободную от растительности почву широким властным жестом надломленные коробочки семян, ухмылкой творца удовлетворился торжеством будущей благодати.

Давно не езженая колея местами покрылась дёрном. Листья одуванчиков по обочине, но не те молодые, что радуют подспорьем к весеннему салату – другие, заскорузнувшие болезненным жизнелюбием, скорпионьей хваткой остались на новом пространстве надолго. Выпершими из земли комлями теснили в тенистые задворки солнцелюбивые стрелки шалфея, обрекая последние на медленное умирание.

Стараясь сохранить нейтралитет, шагал по зелёным пятнам стойкого пружинистого дерна. Огибая независимый островок леса стороной, оказался на опушке основного массива. Охлаждающей душу белой пеной, молодняк осин сквозь тебя завершал отекание к равнине.

«Живи и здравствуй, человек! Люби и властвуй над красотой. Нет граней – мир округлый! Неодушевлённое и одушевлённое, что это? Во всем живая душа! Твоё величие сообразно величественному детищу Творца. Как и ты – всё вокруг радуется и дышит и совсем не меньше тебя живёт в противоречиях. Только несоответствия задают истинную инерцию прогрессу?!»

С проникновением вглубь леса, в недра души закралась физически непонятная мрачная составляющая тоски: будто не ты своей волей скрылся от властного неба под живой сенью сплетенных крон, а тебя самого, вопреки здравому смыслу, слабого и беззащитного, высокие обстоятельства оголили пред очевидной безысходностью. Именно тебя, как напакостившего негодяя, взашей втолкнули сюда и бросили в неведении: выставили под придел невидимого стрелка, наказали за лишнюю порцию съеденного тобой счастья.

«Ты обезоружен! Ретироваться поздно…». В мгновение мысли, подогретые романтической подоплекой, сделались смешными – в следующее, из-за огромного доисторического валуна, прозвучал хриплый надсадный посвист:

– Стоять! Теперь это точно твой конец!..

Щемануло под сердцем от неожиданности: «Прапорщик? Он сумасшедший!?»..

Пулей прожужжала мысль: «Упасть в слежавшийся прошлогодний намет лицом, дать время проснуться больному разуму».

«Ты – недавний властелин, ценитель тонкого, малодоступного, сжался в жалкий, ничего не значащий для вселенной, комок нервов. Конец? Не так и не здесь!..»

…Ствольный срез, покачиваясь чёрной дырой, с амплитудой клонимых тягуном осин, упорно ловил перекрестье переносицы, пытался остановиться на самом уязвимом – центре твоих мыслей. Поймал… Безболезненный удар как хлесткий щелчок бича. Следствием – не темнота и не пустота…

Я могу только предположить, о чём думал тогда мой друг. Я посмел назваться его другом, не сумев получить в этом его прямое признание. Очень часто особенности характеров не дают картины полного взаимопонимания. По крайней мере, я стремился к тому, и в сознании своем держал всегда: «Завтра все брошу и поеду к другу».

Не всегда бросал – рутина отвлекала, нет, скорее отрешала. Поездки получались не часто – от случая к случаю. Когда мы встречались, всегда полемизировали. Мы оба страстно хотели перемен в обществе к лучшему. Подходы наши были разными, может быть, поэтому возникали споры раздражения. С полным созреванием личности иногда происходит переоценка ценностей, иногда это чрезмерно отдаленный возраст, и теперь я был больше согласен с ним по части революций сознаний. Коренная ломка, с пролетарской прямолинейностью, по его сценарию, мне, потомку старинного дворянского рода, стороннику бархатных революций, теперь кажется приемлемей. Любую теорию хочется увидеть в действии еще при жизни – эту особенно, хотя всякая грандиозная перемена, с резким изменением курса в основах моральных ценностей, никогда еще без трагедий не происходила. В категории «друг» рядом со мной не конкурировал никто, поэтому я позволил себе вести повествование от первого лица. Думаю, так как знал его я, не знал больше никто. Банальный по сегодняшним меркам случай, до дикости нелепый, по качеству определения – средневековый, оборвал редкую по яркости, самобытную жизнь.

Мне, одному из сторонников версии бессмертия, хочется верить в существование жизни – другой, параллельной жизни. Витания вокруг нас, рядом с нами другого измерения, где лучшее не умирает, не продолжает жить под стеклом музейной крайности. Имеется в виду не библейский рай, это – нечто вполне материальное, живущее в совершенном мироздании. Пусть не все поверят мне: я слышу его, я общаюсь с ним, я чувствую его возбужденное дыхание в ответ на любое из своих только предполагаемых неблагородных посылов.

Я хожу непонятными для меня в то время его лесными маршрутами, стараясь увидеть привлекательное и необыкновенное в обыденном – его пытливыми глазами. Насколько у меня это получилось – судить вам. Если мой, схваченный по его образу и состоянию души герой, достоин вашего внимания и вы хотели бы встретить такого на своем пути – он сейчас предстанет перед вами.

…Жаркая страдная пора подходила к концу. Колючей рыжей стерней щетинились обширные поля белорусской глубинки. Только на дальних распадках да на северных склонах пологих холмов глухоньких деревенек продолжала пылить уборочная техника, завершая зависшим в безоблачном небе шлейфом финишный уборочный марафон. Много тогда ссыпали зерна в закрома необъятной Родины. Дожди перепадали, как по волшебству, своевременно. Жито налилось ядреным колосом – ершистая головка едва держалась на подрагивающем от непомерного веса стебле. Нечерноземный край, на самой границе Полесья, с лихвой восполнил все малоприятные погодные последствия других областей. Тогда огромные пространства славянщины еще подчинялись общему руководству. Это много позже, уже родной Батько, приголубил белоро-сичей, дав им большую возможность, дабы не надорвали свои корни на пересадку в «благодатные» почвы целины – все общество поднатужилось для сохранения завоеваний прошлых лет. Не коснулась рука алчного к наживе предпринимателя ведущих отраслей промышленности. Только икнул труженик республики от раскардаша, в котором закружилась Великая соседка, и продолжил свои устремления в эстафете дружбы, посматривая по сторонам: «Кому можно передать по достоинству вожделенное знамя совокупных побед?»

Ничего не изменилось в укладе села с той поры. Всё так же тонули в мареве летнего обзора нивы, перелески и рощицы с одной стороны, с другой – синели вдали вековые стволы в прошлом партизанской вотчины Полесья. Все так же журчал скрытый от постороннего взора холодный родничок, питая обильной влагой буйную поросль малинников, коих засилье в округе. Все так же скрывал от недоброго взора потайные тропки, наливающаяся коричневизной лещина, ниспадая до самой земли красивыми гроздьями благодатного года. Все так же тихо шуршал велосипед сельского ветеринара из деревеньки в деревеньку, коих пять на учете, чтобы не губить выбросом мотора любопытные, доверчивые головки васильков, да не отваживать в дальние угодья инородным треском кузнечиков. Их любвеобильный стрёкот мило навевал благостные мысли. От мотоцикла отказался наотрез, и так уже скоро… страшно сказать, сколько.