Чуть позже с тихим звоном лопнул последний стакан. Потом, треснув, обвалилась вешалка со стены. Потом кто-то застонал.

А потом Белаван де Фей, высвободившись из объятий Деби и выпустив ее из своих объятий, поднял голову и огляделся.

На полу «Горячителя Утробы» в колоритных позах лежали слабо шевелящиеся тела посетителей. Слегка растрепанная и взъерошенная Деби спрыгнула на пол следом за де Феем. Оба уставились на толстого, как рулон обоев, сиреневого змея с панковским гребнем на плоской голове и рыжей кисточкой на хвосте. Змей, чей облик неуловимо напоминал и крокодила и паука, пребывал в состоянии тихой прострации.

К счастью, он оказался не слишком тяжелым, и Белу удалось взвалить его на плечо. Придерживая скользкое тело одной рукой, а второй волоча за собой Дебору, де Фей выскочил из трактира. Он пересек улицу, свернул, преодолел два квартала и лишь на краю круглой площади с неработающим фонтаном остановился.

Змей на его плече стал извиваться, пытаясь сползти на землю. Он шлепнулся на мостовую, как длинный валик из теста, и для пробы несколько раз махнул хвостом.

– Ни фига себе! – прошипел он. – Типа ящера – токмо без рук, без ног. Как же я теперь?

Бел присел рядом с ним на корточки.

– Ну ты и выдал, – заметил он. – В первый раз тоже было круто, но сейчас мне показалось, что я внутри работающего паровозного двигателя. Говоришь, чем дальше, тем приступы сильнее?

– Еще два раза, – подтвердил Гунь Ситцен.

– А в третий раз какой визг ты издашь, представляешь? Чувствую, будут разрушения… Постарайся заранее предупредить.

– Да, – поддержала Дебора. – Я думала, у меня голова лопнет.

– Ха! А мне-то, мне каково? – возмутился хамелеон. – Голова у ей лопнет! Только о себе и думаете. Меня ваще в какую-то макаронину свертывает, а кишки через ухи вылазят! Откуда я заранее могу знать, когда оно прихватит? Надо стараться не думать об этом деле. Потому что как токмо представлю себе косячок или наперсток с шариком жероина – так и опупеваю! – Он, извиваясь, попробовал переместиться по булыжникам и выругался.

Молодая парочка, в обнимку любовавшаяся безводным фонтаном, поспешно удалилась.

– Извини, что я бросил тебя там, в лавке, – сказал Белаван, поворачиваясь к Деби. – Я хотел вернуться за тобой, но тут же потерялся…

Дебора возразила:

– И хорошо, что не вернулся. Они бы тебя поймали, а меня там все равно уже не было.

– Как так?

– Я закатилась под зеркальное трюмо, которое стояло возле стены. А когда они выломали дверь и забежали в комнату, где ты спрятался, схватила с пола твою шпагу, выпрыгнула в окно и убежала. Потом вспомнила, как он, – девушка указала на Ситцена, который свернулся в кольцо и усиленно сосал свой хвост, – говорил про «Горячитель», и подумала, что ты можешь прийти туда. Но я сама долго бродила, пока нашла трактир…

– Понятно. А с тобой, Гунь, что произошло? Я думал, ты рад, что встретил своих.

– Тошняк… – Змей вытащил из пасти кисточку и облизнулся коротким раздвоенным языком. – Точняк, так и было. Но они, когда увидели нас троих вместе, решили, что я предатель, переметнувшийся на сторону врага. Ну, и пока вели меня к командиру, все бухтели, какие, мол, жуткие вещи он со мной сотворит. Я и прикинул, что будет лучше смотаться, пока Матхун с Хахмуркой не взялись за меня, чтобы не оставить ни рог, ни ног. Матхун-то еще ладно, он хоть и грозный, но отходчивый, а вот она… Ух, злобная грымза! Куснул я, значит, одного за… В общем, куснул я его, болезного, второму хвостом дал под коленки – и деру. Бегу и думаю, ежели вы, к примеру, тоже смотались, то как мне, значицца, вас найти? Потому как единый мой шанс таперича – это тетка Шангуха, а двигать к ней надо либо по лестницам вдоль Водопада, что очень долго, либо по Пути Фуна. А енто сподручнее делать в компании. Ну, и побрел я к «Горячителю», ведь ты, паря, других местов в городе не знаешь.

– Итак, Матхун со своими хамелеонами в Недотычках, – сделал вывод Белаван.

– Точняк. И ищут они – я енто в разговоре конвоиров услыхал – Вессантру и какую-то Сава.. Сави…

– Ах я глупая! – воскликнула Дебора. – Как же я сразу не вспомнила! Ведь Савимур как-то говорила, что у нее в Недотычках живет, кажется, двоюродный дядя. Если они где-то и спрятались, чтобы переждать оставшееся до утра время, то именно у него. Но он содержит… но у него… – Деби умолкла.

– Чего – у него? – спросил Ситцен.

– Он… в общем, я знаю, где могут прятаться Ее Высочество и Сави, – заключила Дебора. – Идем туда.

Она укоряла себя за то, что не вспомнила раньше, одновременно пытаясь мысленно представить себе карту Недотычек, которую когда-то видела, и сообразить, где находится нужный квартал… А не секрет, что мысли такого уровня интенсивности, тем более рожденные в головах людей бесхитростных и открытых, имеют свойство незримыми концентрическими кругами распространяться в эфире, покачивая на своем пути буйки-сознания других людей, настроенных на поиски решения сходной проблемы…

И потому нет ничего удивительного в том, что на другом конце города в трактире «Бражник» Гладия Хахмурка вдруг выпрямилась на стуле.

Какое-то смутное воспоминание забрезжило в голове Хахмурки. Если бы Матхун не буйствовал, она бы точно вспомнила, но Зигрия ревел, как старый гризли, у которого молодой, зеленый еще медведишко упер из-под носа весь мед.

Отряд хамелеонов, из которых лишь двое сохранили человеческий облик, трепетал кожистыми крыльями, дрожал волосатыми коленками и в страхе кривил жуткие хари. «Парад монстров» – так про себя называла их Гладия. До недавнего времени подручных, которые остались людьми, было трое, но один, упустивший Гуня Ситцена, из страха перед гневом Матхуна предпочел не возвращаться и растворился в городе.

Не совсем ясно, что больше приводит в трепет хамелеонов: вид разъяренного босса, мощь его криков или те выражения, которые он использовал. Когда Матхун пребывал во гневе, цитаты из бардовской антологии так и сыпались. А барды Междулужья славились своим вольнодумством и, мягко выражаясь, нестандартностью некоторых поэтических образов… В смысле – некоторые называли их просто бездарными злобными язвами.

Происходило это в основном потому, что издательства Междулужья отличались здоровым коммерческим подходом к печатной продукции и гонораров поэтам не платили. Более того, поэты сами доплачивали, чтобы напечататься, причем после этого весь тираж издатели спихивали им же. Авторам приходилось с высунутыми, посиневшими от чернил языками бегать по букинистическим лавкам и предлагать свои творения по бросовым ценам, а то и бесплатно всучивать их шарахающимся библиофилам. Их гордый поэтический дух страдал. Несмотря на все усилия, многие из страдальцев зачастую были вынуждены проводить длинные холодные ночи на вершине холма из книг, накрывшись вместо одеяла теми же книгами и подложив под голову опять же книги, и изливать лишь равнодушным небесам свою горечь и обиды.