соскучившись в Гриневке, он переехал около 1-го февраля в Ясную Поляну, куда приехал художник, старик, Николай Николаевич Ге. Лев Николаевич очень его любил и приезду его обрадовался. Николай Николаевич вез свою картину, чтобы выставить в Москве и Петербурге72.   ПОЕЗДКА В ЯСНУЮ ПОЛЯНУ. ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ В МОСКВЕ  В начале марта мне опять пришлось ехать в Ясную Поляну посмотреть на работы по пристройке дома и расчесть управляющего Бергера. Все эти практические дела утомляли мою душу. Вот что я пишу дочери Тане в Париж 3 марта 1894 г.: "Странна эта моя неподвижная семейная жизнь. Душа переживает тысячи тревог и сомнений, а жизнь семейная течет своим равномерным, и стихийным, и строгим порядком, начиная от учения, от этих милых детских громких молитв, которые я еще слышу по утрам и вечерам от Ванечки, и кончая примеркой панталончиков и др.".  А Лев Николаевич пишет мне в Ясную Поляну, что Таня из Парижа73 просит передать мне всякие нежности и пишет, чтобы я не тревожилась и не суетилась, и чтобы у меня голова не тряслась, что бывало со мной от излишней усталости, а от себя Лев Николаевич прибавляет: "И я умоляю тебя о том же. Делай больше распоряжениями и словами, а не руками и ногами. Целую тебя. Марии Александровне 74, которая, верно, у тебя, наш привет".  О Льве Николаевиче я сообщала Тане, что у него письма, чтения и посетители. Что он опять дал дочери Маше статью "Тулон"75, и она переписывает и проверяет ее.  Болезненно интересовалась Таня нами и нашей жизнью. Пишет мне: "Кабы вы знали, как мы ценим ваши письма, как ждем их, каждые четверть часа смотрим на часы, ожидая le facteur {Почтальон (франц.).}".  Интересно ее описание трех картинных выставок в Париже, полное декадентство. Она пишет: "Ужасное вынесла от них впечатление, злоба берет, что смеются над публикой, а потом грустно... Искусство куда-то затерялось".  Отрывочны все мои описания нашей жизни. Но и сама жизнь течет скачками, особенно в такой большой семье. Стараюсь писать больше то, что касается Льва Николаевича, как, несомненно, самого значительного и любимого члена семьи. Вот, например, эпизод из его жизни, показывающий, как он относился к музыке. У моего двоюродного брата Александра Александровича Берса, который был очень музыкален, сам играл и на рояли, отлично на скрипке и когда-то на трубе у государя Александра III, во время его жизни в Москве устраивались раз в неделю музыкальные вечера. На один из них, 11 марта, поехал и Лев Николаевич. И пишет своей дочери Тане следующее:  "Вчера, после чепухинского квартета Чайковского, я разговорился с виолончелистом, учеником консерватории. А там начали петь. Чтобы не мешать, мы ушли в другую комнату, и я горячо доказывал, что музыка зашла на ложную дорогу. Вдруг что-то перебивает мысли, захватывает и влечет к себе, требует покорности. А это там начали петь дуэт La ci darem la maNo (из Дон-Жуана). Я перестал говорить и стал слушать, и радоваться, и чему-то улыбаться. Что же это за страшная сила! Как и твой Louvre. Как за волшебство, т. е. таинственное воздействие злое -- казнили, а за молитвы,-- таинственное доброе прославляли, возвеличивали, так и с искусством надо. Это не шутка, а ужасная власть"76.   СТАСЮЛЕВИЧ О ТОЛСТОМ  Но я отступила от рассказа. Любопытный произошел эпизод между M. M. Стасюлевичем и Львом Николаевичем. 28 марта Лев Николаевич просил Николая Николаевича Страхова, а Страхов по болезни передал просьбу Владимиру Васильевичу Стасову, поместить в "Вестнике Европы" драму одного из последователей Толстого под заглавием "Омут". Стасюлевич отказался, но что страннее всего, это то, что при этом Стасюлевич написал Стасову: "Не то что его ученики, но и сам-то Толстой пишет каким-то мякинным языком, которым мы с Вами, Владимир Васильевич, не пишем же..." При этом Владимир Васильевич Стасов поставил целый ряд восклицательных знаков и написал Страхову: "После таких дурачеств я написал Стасюлевичу, что сохраню навсегда это письмо и однажды оно будет напечатано..."   СПЕКТАКЛЬ  В середине июля вечно предприимчивая, веселая Таня затеяла в виде развлечения для Андрюши и Миши играть пьесу с крестьянскими ребятами. Однажды после обеда Лев Николаевич продиктовал дочери Маше целую пятиактную пьесу из крестьянского быта77. Содержание ее я не помню, и где она, эта коротенькая пьеска -- тоже не знаю. Верно, осталась у Маши. Мне поручено было сочинить и поставить что-нибудь эффектное для конца. Приготовления шли весь день, и представление готовилось в просторной и пустой кухне флигеля.  Спектакль сошел довольно хорошо, но без хвастовства должна сказать, что представление, выдуманное мною, имело гораздо больше успеха в публике. Мое первобытное сочинение было всем больше по плечу. На сцене разбойник, встретивший в лесу старца, который обратил разбойника к доброй жизни, и в конце пьесы был апофеоз: два ангела с крыльями,-- один мой маленький Ванечка, другой -- огромная кукла, оба наряженные ангелами, при бенгальском огне провозглашали раскаявшемуся разбойнику прощение от бога.   ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ В ЯСНОЙ С ДЕТЬМИ  В Ясной Поляне жилось всем уютно, дружно и хорошо. Без меня Лев Николаевич и дочери больше занимались маленькими детьми и друг другом. По вечерам читали им вслух Робинзона, а потом "Дети капитана Гранта", и мой маленький умный шестилетний Ванечка с увлечением искал на карте Патагонию и Корею, где была война, и о которой им рассказывал отец. Легко и весело с маленькими, еще ничем умственно не утомленными, не то, что постарше дети. Что может быть лучше занятия досужного, без спеха и без страха!  По вечерам Лев Николаевич иногда играл с мисс Вельш в 4 руки симфонии Гайдна, которого очень любил. Днем рубил деревья для погорелых или чинил лопатой дорогу. А то ездил в Тулу покупать для таниного Овсянникова78 яблони. Раз он пошел к умирающему сапожнику Павлу79 и очень был поражен его кончиной. Сначала Павел все прислушивался по направлению к окнам и спрашивал жену, не заходил ли кто за ним. Потом решительно сказал: "Идут, идут",-- и умер.  Читал в то время Лев Николаевич "Семейство Полонецких" Сенкевича и так пишет о нем:  "Прекрасный писатель, благородный, умный и описывающий жизнь, правда, одних образованных классов, во всей широте ее, а не одних нигилистов, фельдшериц и студентов, как наши".  Побывав в Ясной Поляне и увидав, как жила моя семья