– Как дела? – буднично спросил он.

– Нормально. А как у тебя?

– Хорошо. Я знаю очень много алчных женщин, которые удавились бы за эту статуэтку, убили бы и продали душу дьяволу.

– Да, Кристиан мне уже намекнул, что я сделала глупость, – усмехнулась Луиза.

– По-моему, ты поступила правильно.

– Я не знаю. – Луиза пожала плечами. – Но я иначе не могла, не видела другого выхода из этой ситуации, понимаешь?

– Понимаю.

– Я сказала об этом Джил, а Джил ответила, что, если человек видит только один выход, он шизофреник.

– Думаю, ты исключение из правила… – рассмеялся Френсис. Видно было, что он в хорошем настроении. – Она очень красивая. Правда.

– Да. Настоящее чудо.

– Хочешь, я расскажу тебе о чудесах?

Луиза посмотрела на него и увидела в его глазах рыжие искорки. Отблески заката, что ли…

– Хочу, – в тон ему, игриво отозвалась она.

– Пойдем. – Он протянул ей руку.

– Затащишь меня в джунгли, а потом бросишь?

Луиза не знала, откуда вдруг взялась эта легкость в их отношениях.

– Хм. Я еще не решил. Но все равно пойдем.

Она оперлась на его ладонь и спрыгнула вниз, неожиданно для себя ловко и просто. Все-таки чертовски приятно, когда тебя понимают!

Было душно, одуряюще душно. От этой духоты самый воздух звенел. Или это звенело в ушах? Сладковато пахло какой-то преющей влажной травой и пряными листьями. Свет с откуда-то взявшимся легким оранжевым оттенком дробился, разливался геометрически правильными ручьями – лучами. В густом янтарном воздухе, как пышная бахрома на богатом ковре, висели птичьи голоса. Они шли около получаса в сторону, противоположную той, где стоял Майр-агенди, а потом Луиза услышала шум – как будто сильный ветер рвет листву.

Вечер стоял тихий, как вода в стакане.

– Что это? – Луиза безотчетно коснулась руки Френсиса.

– Это к разговору о чудесах. Я нашел его вчера и хотел тебе показать. Подожди немного, сама увидишь.

Через несколько минут они вышли к лесному водопаду.

У Луизы дух захватило от красоты пейзажа. Ей всегда казалось, что такие места существуют только в мечтах – художников да неиспорченных еще жизнью детей.

Со скалы, увитой местами то ли экзотической разновидностью плюща, то ли еще какими-то ползучими плетьми, падал ручеек. Даже речкой не назовешь – узкий, Луиза без труда перепрыгнула бы его, и чистый, как жидкий хрусталь. У подножия каменной стены, воздвигнутой и украшенной самой природой, образовался мелкий бассейн с прозрачнейшей водой и каменистым дном.

Луиза застонала от восторга.

– Боже, как красиво…

– Я знал, что тебе понравится.

– Спасибо… – Она благодарно сжала руку Френсиса и поспешила к воде. Сбросила кроссовки. Разгоряченные ступни обожгло холодом. – Ай!

Луизе было больно, но хотелось смеяться – по-детски счастливо, от восхищения окружающим миром и радости его воспринимать. Она зачерпнула в ладони воды и плеснула на Френсиса. Тот едва увернулся от брызг.

– Ты что делаешь?! – завопил он притворно грозно.

Его накрывало волной того же счастья, которое испытывала она. Френсис скинул обувь и, нарочно высоко поднимая ноги, чтобы было больше брызг, помчался к ней. Ей пришлось убегать очень быстро, но это было дело безнадежное: ноги скользили по гладким, замшелым камушкам, и в конце концов Луиза все-таки споткнулась…

– Ты как? – не на шутку испугался Френсис.

– Ничего. – Она сидела в воде – какая теперь разница? – и смотрела, как по мокрой ладони растекается кровь из ссадины. – Так, пустяки, в детстве бывало гораздо хуже.

– Отважная разбойница, – покачал он головой. – Дай, надо промыть.

Он взял ее за запястье и повел к водопаду. Подставил ее руку под струю ледяной воды. Луиза хотела вскрикнуть – но зачем? Она подчинялась ему как завороженная и не могла представить, что будет иначе.

От холода заломило тонкие кости в кисти.

– Хватит… – попросила Луиза.

Френсис выпустил ее руку.

– В лагере нужно будет перевязать.

– Зачем? Это же просто царапина.

– Не забывай, где находишься. Местная микрофлора несколько отличается от лондонской…

Луиза вздохнула. Ей не очень нравилось, когда кто-то брался ее опекать, благо желающих находилось мало. Она посмотрела на свою посиневшую руку, потом снова на него…

Глаза Френсиса казались прозрачнее и синее воды в этом ручье. Нечеловеческие почти глаза… И сейчас – странные. Луиза вдруг увидела себя его глазами: загорелая, немного чумазая, с выбеленными солнцем волосами и по-детски коротко обрезанными ногтями…

И все равно – женщина. Желанная молодая женщина, под мокрой майкой – упругая грудь, трепещет жилка на шее, обтянутые мокрыми шортами загорелые бедра, ставшие крепче за последние дни…

У Луизы закружилась голова, и она отшатнулась.

– Что-то не так? – хрипло спросил Френсис.

– Нет, ничего, голова… Наверное, от солнца.

– Придем в лагерь – сразу ложись и отдыхай.

– Да…

Она послушно оперлась на его руку. Было мучительно стыдно – за свое внезапное смущение. Но если бы она позволила себя поцеловать… Было бы стыдно еще сильнее.

Луиза попробовала выполнить обещание, данное Френсису, – лечь отдыхать, но ей это удалось плохо. Взбудораженные нервы категорически не давали спать. И потому после ужина, когда все разбрелись по палаткам, Луиза пересела поближе к костру, который никогда не тушили на ночь, и предалась безмятежному, насколько возможно, созерцанию пламени.

Она не удивилась, когда почувствовала за спиной присутствие Френсиса. Но ничего не сказала.

Он, не говоря ни слова, подошел и сел рядом с ней. Молчали. Долго, очень долго молчали, за это время десять раз могла начаться ядерная война где-то там, в большом каменном мире, могли исчезнуть с лица планеты десятки видов зверей и птиц, цивилизация могла прийти в упадок и зародиться вновь…

Молчание не тяготило, но в конце концов Френсис все-таки нарушил его:

– Ты меня боишься?

– Не знаю. Но ты меня тревожишь. Это точно. – Луиза не видела смысла лгать, кокетничать или увиливать от прямых вопросов. Что-то ей напомнил эта бесстрашная откровенность, вот только что?… Никак не вспомнить.

– Почему? Разве ты чувствуешь какую-то опасность, исходящую от меня?

– Нет, не в этом дело…

– А в чем?

– Ты…

Луиза подыскивала правильные слова. Хотя разве можно найти абсолютно правильное слово? Небо всегда не такое, как его рисуют. Нельзя приравнять друг к другу лицо и портрет, даже очень хороший, даже фотографию. Нельзя с помощью слов до конца передать мысли и ощущения, потому что это разные материи, несводимые друг к другу. Мы иногда думаем словами, но очень редко. Мы не чувствуем словами, мы ощущаем кожей, глазами, ушами, чувствуем душой… Слова – лишь условность. Пусть иногда очень красивая. Только люди об этом забывают и часто заменяют словами – всё.