– Откуда про Киев ведаешь?

– На торг спускаюсь иногда, с купцами баю. Они лучше любого лазутчика порою поведать новости могут.

В улыбке Андрея, в его глазах была такая ирония и злость на брата, что Дмитрий не выдержал. Громко хлопнув тяжелой дверью, он бегом спустился по лестнице, крикнул воеводе запрягать лошадей и выводить гридней из города. Спустя час небольшой отряд направился берегом вверх по Оке.

«Не отдам! Не отдам! Все одно не отдам! Один ратиться буду, но не отдам Владимира!» – в ритм конским копытам билось в мозгах князя, и встречный ветер никак не мог остудить его горячую голову.

Весна тем временем все решительнее вступала в свои права. Лучи солнца жадно поедали остатки темного зернистого снега, тепло мягкими лапами ползло в овраги и чащу леса, добавляя все новые и новые ручейки к уже стремящимся в ближайшие реки и озера. Расцвели подснежники, ели и сосны выбросили нежно-зеленые побеги на концах темных перезимовавших лап-ветвей. Засвистели крыльями кряквы, захоркали вечерними зорьками вальдшнепы, зашевелила траву на мелководье вышедшая на нерест щука. Природа проснулась ради продолжения жизни на земле! И лишь люди в эти дни начали собираться на московских и суздальских землях, помышляя и готовясь к возможной смерти!..

Федор получил приказ выставить пешцев в Коломенский княжий полк. Он сотню раз мысленно поблагодарил Ивана, вместе с ним успевшего объехать и проверить ратную справу своих смердов. Теперь они безропотно, даже с какой-то неуловимой радостью запрягали в телеги лошадей, насаживали рогатины, набивали колчаны стрелами. Надевали простеганные толстые тегилеи с полосами металла, пришитыми на плечах, примеряли старинные кованые шелома, доставшиеся по наследству, пересаживали на длинные рукояти секиры, набивали мешки снедью. На лицах и устах было одно: «Идем князя на великое княжение сажать!! Москва вновь осильнела!!»

Конные тяжелой рысью двинулись к Москве. Пешцы широким разгонистым шагом, положа длинные копья на плечи, направились следом. Их сопровождал длинный тележный обоз, в котором ехали еда, брони, топоры, котлы. По пути вливались все новые десятки. Мужики перешучивались меж собой, подначивали молодых. Гадали, как надолго их оторвали от родных изб. На ночлегах аппетитно хлебали горячее варево и вповалку ложились на разбросанную по земляному полу солому, истово помолясь перед сном.

Стольный город встречал рати красным колокольным звоном. Из ворот изливались конные сотни тысяцкого, московских бояр. Коломенские пешцы остановились на берегу Неглинной. Не успели разбить лагерь, как прискакал Тимофей Вельяминов и повелел пешей рати спешно садиться на поданные телеги и направляться в сторону Переславля. Опытные мужики сразу сделались серьезными: коли воевода даже каши сварить не дал – значит, скоро и до рати дойти дело может! Тем более что не их одних повлекли по Владимирке многочисленные возы…

Неподалеку от Горицкого монастыря всех пешцев согнали в общий полк. Справа и слева построились конные. Вздели брони, шелома и тегилеи, плотной толпой пошли вверх по откосу, перевалили излом. Первые ряды узрели черноту иного войска, стоявшего не далее чем в поприще. Полетело невольно-тревожное: «Суздальцы! Суздальцы!» Прозвучала команда остановиться. Едва рати Дмитрия Суздальского двинулись вперед, подлетел воевода и зычно скомандовал:

– Копья на плечо впереди стоящих! Плотнее вставай, плотнее! Ежом, братцы, тогда комонные от вас разом отскочат! И не робеть, щас наши справа тоже в напуск пойдут!!

При виде уже близких конских морд и яростных лиц ратных у Федора взмокрела спина и завлажнели ладони. Он украдкой глянул по сторонам и увидел окаменевшие лица приведенных мужиков. Вспомнил слова отца, что по нему будут равняться смерды, но взбодриться так и не смог. Лишь закусил губу и мысленно сотворил молитву.

До сшибки дело не дошло. Справа донеслось рваное: «А-а-а-а-а!» Словно по команде, суздальцы завернули крыло и дружной лавиной покатились прочь. Сразу вздохнулось легче, захотелось самому крикнуть что-то оглушительно-обидное. Но лишь облегченный хохот и вздохи прошелестели по рядам.

Все тот же боярин подлетел на тяжелом, облитом кольчугой жеребце:

– Вперед шагай! И строй держать, строй! Отбираем поле у Суздаля, братцы!!

Через час все было кончено. Дмитрий Суздальский свернул свои рати и начал отходить к Владимиру. Пешцы прошли с версту, затем встали. Ближе к вечеру разрешили снять все лишнее и варить горячее хлебово. Подошли возы, заполыхали костры, раздался бодрый говорок и соленые шутки.

Лишь на следующий день Федор узнал, что сшибка все-таки была, что переславский полк долгое время выдерживал натиск всех ратей супротивника, давая время развернуться только-только подошедшим коломенцам и звенигородцам. Ему довелось увидеть общую могилу, заполненную до самого верха. Но страха уже не было, поскольку с утра их обгоняли и обгоняли конные кованые дружины, и лица ратных были оживленны и румяны…

Владимир Дмитрием был оставлен без боя. Московские рати миновали Юрьев-Польской, подковой обложили Суздаль. Осознав, что на подмогу к нему так никто из князей и не подойдет, бывший великий князь согласился оставить Владимирский стол добровольно и назвать князя Дмитрия Ивановича старшим братом. Война завершилась без пролития большой крови.

Все ратные московского князя стянулись во Владимир. Было объявлено двухнедельное гулянье в честь венчания на великое княжение одиннадцатилетнего сына Ивана Красного. Улицы были заставлены бочками со светлым и темным хмельными медами, столами с мясной и рыбной снедью, пирогами, блинами, грибами и овощами. Ратные обнимались и целовались со знакомыми и незнакомцами, орали: «Наша взяла!», засыпали там, где их валил с ног хмель, и, просыпаясь, вновь тянулись к ковшу. Владимирские колокола звонили не переставая.

Лишь к исходу второй недели ратные, получив разрешение воевод, толпами и ручейками стали растекаться по домам. Митрополит Алексий сотворил-таки первое из намеченного после возвращения из киевского заточения. Но никто не знал, что это было лишь начало его долгого и нелегкого труда по созиданию задуманного нового государственного уклада…

Степь на левом берегу Итиля спустя несколько месяцев после воцарения в Сарае Мюрида понемногу успокоилась. Те из ханов, кто не пал в зимне-весенних сечах на ее просторах, признали твердую руку нового правителя либо отошли дальше на север и восток. Понемногу восстанавливалась торговля, вновь пристани Золотоордынской столицы заполнились судами, грузами, купцами из разных стран света. Жизнь, казалось, вернулась в свои нормальные берега.

Но это только казалось. На правом берегу простиралась власть темника Мамая, числившего себя беглербеком при часто сменяющихся ханах-правителях, а на самом деле являвшегося хозяином этой постоянно тасуемой колоды. Невысокий злобный татарин, не являвшийся чингизидом и не имеющий права сам садиться на трон, не мог спокойно терпеть усиления у себя под боком какого-то, ранее мало известного волжской степи, выходца из Ак-Орды. Поэтому, едва отжеребились кобылицы и удвоились отары овец, ставленник Мамая хан Авдул начал собирать нукеров для решительного боя с туменами Мюрида. Сам же Мамай судорожно искал одного: серебра! Денег у кого угодно, лишь бы быстрее и больше! Деньги означали возможность нанять много воинов, перекупить эмиров противника, чтобы те бросили Мюрида в самый ответственный момент и вместе со своими всадниками перешли на сторону Авдула. Но серебро поступало скудно: Мамай не имел богатых улусов, с которых можно было бы собирать выход. Вниз по Днепру, после победной над татарами битвы у Синих Вод, простерлась железная рука Ольгерда, взявшего под себя все бывшие южные русские княжества. Генуэзцы могли дать денег, но требовали за это слишком больших уступок в землях и торговых сборах. А от союза с Москвой и ее юным князем, который минувшей весной предлагал кили-чей Федор Кошка, Мамай высокомерно отказался. Сейчас же он неустанно корил себя за это…