В общем, красота неописуемая.

Первым очнулся и двинулся ко мне Дулин. Я решила, что кинуться к нему в подобных обстоятельствах самое правильное – ясно, что женщине в истерике нужен кто-то, кого она знает.

Дулин же, как показали дальнейшие события, о легенде ничего не знал и по этой причине успокоил мою «истерику» единственным известным ему способом – отвесил мне добрую оплеуху, от которой у меня зазвенело в голове. Получив в челюсть, я обиделась, затихла и дала себя отвести к штабной машине. Там мы с ним довольно быстро разобрались, я узнала несколько новых матерных выражений и характеристик и, продолжая делать взволнованные движения руками и заикаясь, отправилась в эмчеэсовскую палатку на опрос заявителя, каковым я с этого момента становилась. Свои косились и по-прежнему боялись подойти, и только некоторые трогали за рукав и спрашивали, все ли в порядке.

В общем, было очень, очень весело!

Прибавьте к этому огромные палатки МЧС, их же КамАЗы «ангеловские» вертолеты, которые то и дело садились на дорогу и взлетали с нее, телевидение, внезапно обнаружившуюся в зоне поиска группу охотников, загоняющую лосей, десятки машин, полицию, весь этот шум, грохот, уходящие на задачи группы, треск раций, полевую кухню, бродящую посреди всего этого нашу гениальную бабку с оружием (даже дужку очков обмотала синей изолентой, вот где настоящий Станиславский!) – вот она, жизнь, красота, драйв…

В том, что мы делаем, есть страшное. Далеко не всегда мы готовы этим делиться. И как передать словами эти ощущения? Например, рассказать, как нервное, очень подгоняющее желание скорее найти вдруг сменяется полной апатией, когда приходит новость о том, что пропавший найден погибшим. И кто-то, кто в штабе схватил рацию и компас и уже практически убежал с группой в лес (регистратор только и успел на ходу записать номера оборудования), разворачивается, медленно расстегивает на ходу только что тщательно застегнутую куртку, кладет рацию на стол регистратора и куда-то идет с перекошенным лицом…

Хорошо помню, как я приехала в Липецкую область, когда ребенка нашли погибшим.

Мы ехали вчетвером около 450 километров, поиск шел уже не первый день, и мы очень надеялись все-таки успеть, спешили как могли, останавливались только на заправках на пять минут, ели на ходу, гнали от себя и друг от друга плохие мысли.

Потянулись поля подсолнухов – бесконечные поля огромных мясистых растений выше человеческого роста, выпирающих из пушистого чернозема. В тот день я узнала, что эти посадки – страшная история для маленького ребенка: выйти из них он не может, не видит, где конец и начало, полностью лишен возможности сориентироваться, и все это под палящим летним солнцем. Еще сложнее в них искать.

С тех пор я всегда, когда заезжаю в эти летние поля Черноземья, снова оказываюсь в том солнечном и трагичном июльском дне…

Съехав на местную дорогу, мы увидели какого-то деда и, понимая, что где-то рядом, спросили его: мол, тут ребенка ищут, не знаете, нет ли новостей?

– А как же не знать, – охотно отозвался дед и тут же удивился: – А вы не в курсе, что ли? Нашли его!

Как же я ненавижу это «нашли» без уточнений!

– Живой? – задыхаясь, спросила я.

– Живо-о-о-ой, – радостно отозвался дед. – Что ему, засранцу, сделается?

И мы, воодушевленные, рванули дальше, радуясь за «засранца» и наших ребят и удивляясь, почему нам не позвонили.

Как раз тут и пробился звонок – связь была так себе, слышно с пятого на десятое, еще и с помехами:

– …нашли! Ты слышишь меня?

– Да! – кричу я радостно. – Знаем уже, что нашли!

Но меня не слышат.

– …погибшим. Я говорила тебе, что не надо ехать…

– Что?! – ору я.

И по этому воплю все мои спутники понимают, что произошло.

Дима на заднем сиденье выкрикивает короткое ругательство. Дима, который никогда не ругается матом.

Я швыряю телефон, он летит куда-то на пол… в машине наступает тишина.

Через 15 минут мы на месте.

С места поиска, по дороге вдоль полей вереницей тянутся легковые машины. Это местные, приехавшие на поиск, – позже мы узнали, что часть из них отправили туда в приказном порядке, и они ехали в неподходящей для поиска в природной среде одежде – в машинах сидят люди в платьях, майках и смотрят на нас через стекло. Машины идут и идут, нет никакой возможности проехать, и чтобы хоть чем-то себя занять, я их считаю: 10… 20… 30… 40… В моей машине тихо. Всю дорогу мы болтали о чем-то, обсуждали все подряд, как это часто бывает с не очень близкими людьми, когда вы вместе долго едете, говорили и говорили о поисках, а сейчас молчим и смотрим на этот змеящийся вдоль кромки поля поток машин.

Наконец мы подъезжаем к штабу. Солнце уже перевалило за середину, и тени от растений длинные. Длинные тени от наших ребят, которые стоят возле штабной машины. От скорой, от машины МЧС, полиции… За штабом кострище, навалены горой консервы, мусор в мешке, ребята сидят у костра, лежит собака…

Возле штаба стоят наши, еще о чем-то спорят, тыкая в навигатор. Тимур, координатор поиска, – в стороне. Мы встречаемся глазами. У него будто обиженное лицо, как у ребенка, который ждал чуда, а его обманули. Мы долго смотрим друг другу в глаза, и я не знаю, что ему сказать. Говорить не о чем. Нет ни одного слова, которое могло бы утешить. Только подойти и обнять – я уже знаю, что некоторым даже самым крепким ребятам нужно женское плечо рядом в такие минуты.

Звонит Гриша, спрашивает меня, как Тимур. Я вяло отвечаю. Он слышит мой голос, понимает мое состояние – сколько у него было таких разговоров? – и говорит в трубку (я по его голосу понимаю, что он говорит это каждому, кто превратился в груду обломков после вот такого завершения поиска):