Она ненадолго ушла, а я пока сходил в ресторан, купил шампанского и коробку шоколадных конфет. Уладив свои гостиничные дела Катя поднялась в номер. Русская женщина, она принесла захваченные из дома бутерброды с ветчиной и баночку из под майонеза, полную маленьких маринованных маслят собственного приготовления. Мы сели за гостиничный столик, покрытый белой скатеркой с синим казенным штампом. Местами полотно темнело подпалинами от сигарет и гладильной машины. Напротив, в зеркале старого платяного шкафа отразились двое еще сравнительно молодых людей. Правда уже не той первой молодости которая нуждается в любовных вздохах, свиданиях, романтике, долгом ухаживании.

Я уже не тот лейтенант, что в Казахстане сходил с ума от нежданно обретенной и внезапно потерянной любви. Катерина — все понимающая и принимающая женщина, разведенная с постылым, вечно пьяным мужем. Женщина, опасающаяся новой ошибки и предпочитающяя самодостаточную свободу. Детей у нее не имелось. Свои женские желания она удовлетворяла тогда и с теми кого сама выбирала из случайно залетевшего в гостиницу командированного люда. Сегодня наши желания совпали. Мы оказались одинаково одиноки, свободны и каждый по своему несчастлив.

Катя сидела, подперев голову мягкой белой рукою, подкладывала мне хрустящие грибочки, пододвигала лежащие горкой на вощеной бумаге бутерброды.

— Что же ты Катя не ешь? Ведь тебе дежурить еще.

— Не волнуйся, кушай, майор. Я себе найду, чай дома, не в гостях. Голодной не останусь.

— Давай выпьем.

— За что?

— За встречу. За тебя.

— За тебя.

Мы выпили не успевшее нагреться шампанское из круглых, тонкостенных стаканов с двумя тоненькими разноцветными полосочками по краю. Вино пускало по стенкам радостные цепочки крохотных золотых пузырьков, легонько шипело вырывающимся на волю после долгого заточения газом. Внизу в ресторане гремела музыка оркестра. Там весело и многолюдно, но мы не могли спуститься вниз. Это веселье играло не для нас.

— Много у тебя наград. — Катя провела пальцами по колодке. — Это что за медаль?

— Это орден. Звездочка.

— Орден? А это?

— Это тоже орден.

— То-то я таких не видела раньше. — Она не стала уточнять где и как знакомилась с наградными орденскими ленточками. — За Афганистан?

Молча кивнул в ответ. Расписывать боевые похождения не хотелось.

— Это тоже оттуда? — Ее палец нежно коснулся шрамов.

— Оттуда… — Ощущение ее женственного, мягкого, доброго прикосновения неожиданно сдавило сердце, стало невероятно грустно и одиноко. Один, один в целом мире, запоздало дошло до моего сознания. Нет семьи, детей, жены. Никого. Перебивая эту навалившуюся на душу тяжесть вылил в стакан остатки шампанского из бутылки и выпил одним махом.

Рядом сидела красивая добрая женщина, но желание близости, обжигающее мое естество всего несколько минут назад вдруг пропало, исчезло, испарилось без остатка, будто пузырьки газа из пригубленного стакана стоящего перед Катей.

Видимо женщина каким то особым чутьем поняла, уловила мое состояние. Обойдя стол она подошла ко мне, обняла за плечи, погладила по начинающей лысеть голове и нежно поцеловала.

— Успокойся, все будет хорошо.

Нам действительно было хорошо этой удивительной ночью, объединившей на короткое время двух случайных, одиноких людей, решивших поделиться друг с другом остатками тепла и нежности.

В предрассветных серых утренних сумерках, уже прощаясь Катя спросила. — Куда теперь? На новое место службы?

— Теперь в отпуску. Отгуляю положенное и снова в Афган.

— Ну что-же, удачи тебе. Возвращайся живым и целым.

— Будешь ждать? — Спросил я на всякий случай.

— Нет. — Подумав ответила она. — Прости, но я не из тех кто ждут, или притворяются, что ждут. Я женщина… Захочешь — прилетай. Встречу, не прогоню. Но боюсь, через пару дней забудешь даже имя… Да и я, пожалуй, тоже. Такова наша жизнь. И судьба. Знаешь как у нас говорят? До двадцати лет ума нет и не будет. До тридцати денег нет и не будет. До сорока семьи нет и… Пока, майор.

Она завела за спину руку, застегнула змейку на платье и вышла в коридор. Даже в этом обходилась сама.

Когда утром нового дня вошел в здание аэропорта, динамики хриплыми, простуженными голосами объявляли регистрацию пассажиров на Харьковский рейс.

Под крылом в последний раз проплыли отбывающие в прошлое аэропорт, бетонная дорога с запыленным военным автобусиком защитного колера. Где-то дальше за горизонтом серая лента втекала в металлические ворота с красными звездами и слегка облупившейся от дождя и снега будкой дежурного наряда. Остался позади закрытый гарнизон с его размеренным устоявшимся бытом, огромные самолеты запрятанные в капониры. Люди с которыми провел бок о бок сотни часов в запертых, закинутых в пространство серебристых фюзеляжах воздушных кораблей, но как оказалось не сблизился, не подружился, ставших вдруг совершенно не интересными мне, равно как и я им всем. Ушли в прошлое женщины, дарившие наскоро тепло телу, но не согревшие душу.

В Харькове, в пустой родительской квартире я запил, наливаясь через силу водкой, закусывая, скорее по инерции, не ощущая голод, тем немногим, что удавалось купить в огромном стеклянном Универсаме нависшем над не состоявшимся Парком Победы. Колбаса неестественно багрового цвета. Сосиски отдающие крахмалом, синтетикой и бумагой. Подозрительно скоропалительно черствеющие сырки Дружба. Комковатое, белое, без следов положенной жирности, масло, не поддающееся ножу. Соленые помидоры и огурцы из трехлитровых банок с ржавыми металлическими крышками.

Закупал этот продуктовый шлам вместе с бутылками водки сразу на неделю, закидывал в багажник ставшей теперь моей Волги и загружал дома в холодильник. Ко мне попытались пристроиться выпить на дармовщину толкущиеся возле магазина или праздно просиживающие весь день за дощатым столом дворовые алкоголики, но я отшиб их потуги с первой же попытки.

Через несколько дней оставив машину под окнами случайно заметил приседающую у колес нескладную длинную фигуру одного из пъянчуг. Вышел во двор и обнаружил аккуратно подставленные под каждое колесо ученические стальные перышки. От десантников и разведчиков спецназа, в госпитале, на аэродроме в ожидании погоды, в курилках, не раз приходилось слышать разные поучительные истории и байки на тему каким образом отправлять без оружия людишек на тот свет с помощью подручных средств. Самых мирных, между прочим, находящихся всюду в избытке и не вызывающих особого подозрения при расследовании дела. Перышки являлись одним из таких орудий убийства. Воткнутые определенным образом в нужное место ската колеса они, в отличии от примитивного гвоздя, затаясь ждали своего часа, затем где-нибудь на шоссе на большой скорости, вспарывали камеру и пускали автомобиль под откос. Этот длинный хлыщ оказывается не так прост. Но, как говаривал знакомый прапор, на каждую хитрую задницу находится свой штопор.