о том, чтобы вырезать её из дерева, мечтаю о том, чтобы использовать её голое тело в качестве холста. Фантазирую о чём-то большем, в чём вряд ли когда-нибудь буду готов признаться.

Моё сердце уходит в пятки от такого же чувства беспокойства, как во время нашей первой встречи. Волнение, смешанное с чем-то порочным, с потребностью, которая заставляет пальцы моих ног сжиматься, а кожу наэлектризовываться. Нет, в этом явно нет ничего хорошего.

Глава 10

Шайен

Каждый кусочек тако, который откусывает Лукас, похож на то, как ребенок впервые открывает для себя мороженое. Сначала он нервничает, потом кусает робко, но охотно, а теперь в экстазе. Он пережевывает каждый кусочек, и трудно не смотреть на яростные мышцы его челюсти, когда они сокращаются и расслабляются под гладкой, загорелой кожей. Я изучаю кончики его волос, которые торчат вокруг кепки, в основном прямые, но с небольшими завитками на затылке. Интересно, они такие же мягкие, как кажется?

Его жевание замедляется, и взгляд перемещается на меня.

— Что?

— Хм? Ничего. — Я отхлебываю свою колу, надеясь спрятать за ней лицо.

Он хмурится, но возвращается к своей еде, и я знаю, что он не будет давить на меня.

За те несколько часов, что мы проводим вместе, я понимаю, что Лукас никогда не давит и не провоцирует. Он довольствуется тем, что ему приходится делать, больше последователь, чем лидер, предпочитает, чтобы ему говорили, что делать, и если бы не моя попытка поговорить по дороге, Лукас, вероятно, даже не заговорил бы, если бы к нему не обратились.

Даже не предполагала, что это может быть привлекательным качеством в мужчине. Всю свою жизнь я окружена властными мужчинами, которые думают, что могут принимать все решения за меня. Черт возьми, я встречалась со своим продюсером. Все, что он когда-либо делал, это говорил мне, что делать, как на работе, так и в наших отношениях. Я не помню времени, когда могла быть с мужчиной без необходимости быть начеку или готовиться к битве из-за чего-то.

Вот почему Лукас такой бодрящий.

Он кладет свою пустую бумажную тарелку между нами. Это глупо, но у меня внутри вспыхивает раздражение от того, что он разделяет нас мусором.

— Это было вкусно. Спасибо тебе.

— Рада, что тебе понравилось. — Я беру наши пустые тарелки и складываю их в форме тако, отправляя в ближайший мусорный бак.

Женщина, которая нас обслуживает, что-то говорит мне по-испански — большинство людей путают мою наполовину навахскую, наполовину кавказскую кровь с мексиканской — и поднимает белый пластиковый пакет, наполненный едой, которую я заказываю.

— Спасибо. — Я хватаю сумку и чуть не спотыкаюсь о маленькую девочку, которая проносится мимо меня, убегая от мальчика, в то время как пожилая женщина ругает их по-испански.

Я поворачиваюсь к грузовику и нахожу Лукаса, проверяющего храповые ремни и закрепляющего поддоны с плиткой для подъема на холм. Его плечи и мышцы спины напрягаются под рубашкой, и мой взгляд прикован к полоске загорелой кожи там, где его джинсы приспущены. Одежда поношена, но в ней больше небрежности, чем неопрятности. Он видит, что я приближаюсь и указываю на сумку в своей руке, надеясь, что это отвлечет его от того, как я откровенно таращусь на него.

— Ужин. Думаю, моему отцу, Коди и тебе не помешало бы хорошо поужинать сегодня вечером.

Его брови сходятся вместе, и он моргает.

— Мне? — он выглядит искренне шокированным.

Я легонько шлепаю его по плечу. Он дергается, устремляя взгляд на место удара.

— Да, тебе.

Все еще изучая свою руку, он бормочет:

— Почему?

Я упираю руки в бедра и наклоняю голову.

— Тебе понравилось тако, верно?

Его угольно-черные глаза, наконец, скользят вверх, чтобы встретиться с моими, но расслабленное и восторженное сияние, которое я замечаю раньше, сменяется чем-то другим. Он выглядит настороженным, но любопытным.

— Да, мэ-э-эм… Шайен.

— Так позволь мне угостить тебя ужином. — Покупка дополнительных тако кажется невинным жестом, но, судя по тому, как напряженно он смотрит на меня, я думаю, что между нами в данный момент происходит что-то тяжелое.

Без предупреждения он быстро опускает подбородок и топает мимо меня.

— Нам пора идти.

Я стою там несколько секунд, но вздрагиваю, когда двигатель оживает, и бегу к пассажирской стороне.

Забираюсь внутрь, ставлю сумку у ног и пытаюсь устроиться поудобнее, чтобы ехать домой, несмотря на напряжение, которое накатывает и покалывает мою кожу. Я смотрю, как на часах тикают минуты. Двигатель грузовика кажется слишком громким в тихой кабине, и на пятнадцатиминутной отметке я больше не могу выносить тишину.

— Итак… Чем ты занимался до того, как переехал в Пейсон?

Его ресницы трепещут, но губы остаются сомкнутыми.

— Я заставляю тебя чувствовать себя неловко, Лукас?

Он моргает, и сжатая челюсть смягчается.

— Немного.

— Почему? У меня такое чувство, что ты предпочел бы, чтобы я заткнулась, а наше совместно проведённое время в этом грузовике закончилось.

Он не подтверждает и не отрицает этого.

Мне совсем не нравится, как это ощущается.

— Хорошо. — Я не буду заставлять его говорить.

Отворачиваюсь от него, прислоняюсь виском к окну и решаю, что закрытые глаза помогут мне пройти последний этап путешествия, не обрушивая ад на бедного парня.

Но на самом деле… Я делаю все возможоое, чтобы развеять это необъяснимое напряжение между нами, но он отказывается это отпускать. Я не жду, что он поцелует меня в задницу, но было бы неплохо, если бы он приложил немного усилий, чтобы вступить в контакт. Он один из тех тихих вычурных типов, антиобщественных и неуклюжих, но все же! Могу сказать, что он заставляет себя говорить со мной, и даже это дает мне минимум. Меня бесит, что это вообще имеет для меня значение.

Неважно. Пусть себе мучается и размышляет над своим художественным дерьмом.

— Почему тебя называют Застенчивой (Shyann, сокр. Shy — имя героини, shy — застенчивый)?

Я пристально смотрю на него и должна напомнить себе, что он не делает ничего плохого, так что посылать ему смертельный взгляд, вероятно, не круто с моей стороны.

— Потому что это мое имя. — Тупица.

— Хм. — Его задумчивый взгляд сканирует горизонт.

Я возвращаюсь к созерцанию пейзажа.

— Но ты не стесняешься.

— Нет. И не собираюсь. — Я тяжело вздыхаю. — Мою мать звали Анника. В культуре коренных американцев давать имя своему ребенку после его рождения, в соответствии с тем, кто он, как он себя ведет или как выглядит. Энн была взята из имени моей мамы, и мой дедушка считает, что, получив имя Застенчивой, я