Здесь необходима статистика. Является ли источник все еще «открытым», если неоплачиваемое внимание пользователя подсчитывается и продается рекламодателям? Можно ли считать открытость абсолютным концептом, или есть смысл думать о степенях или спектре открытости, в зависимости от того, в каком проекте мы принимаем участие? Возможно ли в качестве альтернативы развить этику условной закрытости, которая контрастировала бы с открытостью там, где этого требуют специфические культурные контексты? Подойдет ли нам ситуативная этика? В одном можно быть уверенным: пути назад, к старым режимам интеллектуальных прав, нет. Но как тогда создать устойчивые источники дохода для цифровых аборигенов? Как примирить расходящиеся интересы профессионалов и новичков? И как мы сами, коллективно и стратегически, можем разрешить проблему различий в ценностях – в рамках и за рамками монетарных терминов?

Важно, чтобы неизбежная критика концепций «свободного» и «открытого» в мире, преодолевшем интеллектуальную собственность, была трансформирована в актуальные и устойчивые экономические модели. Если искусства и гуманитарные науки, теория и критика видят свою ключевую задачу в формировании сетевых сообществ, то они обязаны также конструировать бизнес-модели – в противном случае критические практики исчезнут (или так никогда и не появятся). Первым шагом было бы открыто выступить против гуру свободной культуры и софта, таких как Столлман, которые не проявляют никакого интереса к тому, как художники должны зарабатывать на жизнь в эпоху интернета. Но, помимо этого, стратегически важно, чтобы эти люди сознательно заявили, что то «свободное», о котором говорят они, должно идти в паре с твоим «бесплатным пивом» [122]. Столлман хочет переписать словарь и уйти в сторону от настоящего. Он должен оставить свой крестовый поход и принять участие в более современных дебатах – например, о том, как могут соотноситься свободный софт и криптовалюты – и чтобы при этом удовлетворялись нужды не только программистов, но производителей контента [123]. Это не личная провокация. Суть в том, что движение за свободное программное обеспечение абсолютно проигнорировало тот факт, что миллионы людей все больше и больше зарабатывают с помощью софта и IT-архитектур. Внутри гик-культур всегда мечтали о каком-то странном «реальном» разделении двух миров: «Я крут, но я не скажу тебе, чем зарабатываю на жизнь». Мы уже миновали этот этап. Медиум для твоих личных доходов – то, как ты зарабатываешь – обладает политическим значением, и криптовалюты будут очередным важным шагом в сторону политизации.

«Только ремесленники копируют; художники – создают», – это слова Исайи Берлина. Политэкономия интернета, проанализированная в критической культурной перспективе, все равно остается недостаточно исследованной темой. Это не просто вопрос о бизнес-моделях стартапов, а обращение к самой сердцевине архитектуры софта и медиатизированной жизни. «Свободное» с конца 1980-х было доминирующим и априорным концептом. Существование в форматах «свободного» и «открытого» представлялось само собой разумеющимся элементом самого медиума. Эти форматы появились вместе с интернетом, так что тут у нас не было выбора. ПК, мультимедиа и интернет развивались так быстро, потому что индустрия совершенно не должна была задумываться о своем контенте. Apple вырос на корпоративном слогане «Rip N Burn». Одним из последних примеров прославления культуры свободного будет книга Криса Андерсона «Free: The Future of a Radical Price» (2009), которая во многом опирается на философию открытого исходного кода – вновь превознося борьбу против звукозаписывающих лейблов и владельцев авторских прав, и все еще отказываясь от исследования вопроса оплаты реального производства культурных объектов. Программа (вернее, ее отсутствие), которую она предлагает музыкантам эпохи постпродаж, – это сконцентрироваться на выручке с концертов. Мы продолжим платить за доступ, за железо, за софт, но не за контент. Контент никогда не оказывается предметом дискуссий. Раз за разом хакеры бросали на меня суровые взгляды, когда я нарушал табу и задавал вопрос о том, почему провайдеры получают ежемесячно деньги за доступ в интернет, а художники – нет. Нам нужен был слоган получше, чем «доступ для всех», чем требование открытости; доступ всегда был нужен к чему-то. Не было такой вещи, как доступ к rien (ничему). Сотрудникам компаний-провайдеров платили за то, что они больше работали, или за то, что их работа незаметна, жизненно важна или является сервисом? Почему мы перестали содержать интернет как публичную инфраструктуру, как это было в самом начале? Почему мы не видим, как днем гики работают в супермаркетах рядом с их друзьями-художниками, а по вечерам бесплатно программируют? И если вся эта структура с самого начала была такой перекошенной, то почему мы не боролись за то, чтобы изменить архитектуру, когда это еще было сравнительно легко сделать?

От свободного софта до бесплатной музыки – везде сформировалась культура копирования, которая мешает производителям культурного контента зарабатывать прямыми продажами. Йохай Бенклер в «The Wealth of Networks» (2006) очертил границы своей собственной философии открытого исходного кода – она восторгается борьбой против звукозаписывающих лейблов и правообладателей, отказываясь рассмотреть вопрос о том, как производители контента должны зарабатывать на жизнь. По его словам, «с точки зрения благосостояния общества в целом, тем, кто владеет информацией, было бы более эффективно распространять ее бесплатно – или, возможно, требовать оплатить распространение, но не более» [124]. Вопрос о том, кто в конце концов извлечет выгоду из «богатства сетей», не был даже затронут. Годится ли ответ, что это будет «тот, кто обеспечивает доступ и накапливает информацию»? Бенклер ничего на этот счет не говорит. Отсылка к «Богатству народов» (1776) Адама Смита так и не срабатывает; в этой имитации рассуждения о богатстве нет даже политэкономической формулировки, не говоря уже о критике политэкономической системы.

Противоречие становится очевидным, когда краткосрочный фриланс объявляется неолиберальной эксплуатацией и одновременно восхваляется как торжество свободного индивидуального креативного работника. Развитие веб 2.0 и связанных с ним экономических моделей значительно осложнило статус креативного труда. На одном конце различимого политического спектра – Википедия, в фундаменте которой лежит убеждение, что информация не должна быть коммодифицирована. Этот тип организации напрямую связан с движением Free Culture. Несмотря на то, что такая модель была очень эффективна в нескольких выдающихся проектах, она почти полностью полагается на работу волонтеров и потому не может быть использована для поддержания креативного труда. На другом конце – Red Hat и Ubuntu, которые базируются на Open Source Initiative Эрика Рэймонда. Эти компании сфокусированы на превращении добровольного вклада пользователей в новые товары. Внутри таких инициатив выручка также довольно редко распределяется между производителями контента.

Критики второй модели производства указывали на ее сходство с тем, как платформы типа YouTube и Facebook паразитируют на огромных издержках свободного труда. Схожей проблемой является размывание традиционных категорий «труда» и