class="p1">Когда приложения утрачивают новизну, то превращаются в привычку. В этот момент гики, активисты и художники исчезают со сцены и их место занимают родители, психологи, аналитики данных и эксперты по маркетингу. В своей работе «Updating to Remain the Same» Венди Чан говорит, что «медиа имеют решающее значение тогда, когда кажется, что до них вообще нет дела, когда они из чего-то нового превращаются во что-то привычное» [95]. Чан описывает привычки как странные, противоречивые явления, одновременно негибкие и креативные. Привычки обеспечивают стабильность в мире, главной чертой которого стали изменения. Повторяемость привычки не является чем-то отрицательным. «В отличие от инстинкта, привычки приобретаются и культивируются. Это свидетельство культуры в самом строгом смысле этого слова» [96]. Согласно Чану, фокус внимания на привычках крайне актуален в эпоху неолиберализма, «которая делает акцент на личной инициативе и делегировании полномочий и ответственности» [97]. Неолиберальная политика приватизации уничтожает личную сферу, в результате чего пользователи выворачиваются наизнанку, оказываясь на виду у публики как частные лица.

Что ни говори, «медиапривычки» капитализируют желание антиопыта, шеринга информации внутри своего пузыря фильтров (Чан описывает это с помощью термина «гомофилия»). Социальные медиа, отделенные от фактора новизны радикально Другого, поддерживают желание чего-то иного. Это также заметно и на межличностном уровне. В своем эссе «Anaesthetic Ideology» Марк Гриф отмечает кризис опыта, который «становится пронизывающим, раздражающим, навязчивым. Он больше не является призом, хотя и остается для всех целью. Опыт – это бич. Все, чего ты хочешь, – это что-нибудь, что позволит снизить чувствительность» [98]. Когда друзья становятся все более эмоционально требовательными, мы начинаем чувствовать себя более отстраненными и позитивно оценивать свой механизм защиты. А как только мелодрама закончилась и нам уже нет до нее дела, бросаем на нее беглый взгляд, лайкаем и пролистываем в сторону. Социальная тревога сходит на нет и выравнивается до состояния безразличия – безразличия, при котором мир все еще плавно движется, но уже в онемевшем состоянии. Когда мир лишается смысла, то мы более чем готовы делегировать опыт друзьям. Никаких обид. С увеличением дистанции зависть рассеивается на заднем плане.

Голландский критик технологий Таймен Схеп создал вебсайт для дальнейшего исследования термина «социальное охлаждение», с помощью которого пытаются осмыслить долгосрочные эффекты жизни внутри экономики репутации. «Охлаждение» описывает тот факт, что в ситуации, когда за вами наблюдают, вы меняете свое поведение. «Люди начинают осознавать, что их „цифровая репутация“ может ограничивать их возможности» [99]. Это ведет к культуре конформности, уходу от риска и к социальной ригидности. Сопротивление этой логике подразумевает поиск способов списать в утиль существующие алгоритмы и криминализировать сбор данных. Шанс коллективно забыть эти «культурные техники» и их ужасные долгосрочные последствия появится только тогда, когда под руками больше не будет сервисов для анализа данных [100]. Его вывод: «Данные – это не новое золото, а новая нефть, и она наносит вред социальной среде». Похожие нотки мы находим и в недавнем Data Prevention Manifesto: простой «защиты приватности» с помощью регулирования недостаточно. В первую очередь нужно предотвратить само производство данных и их последующий сбор. Для Таймена Схепа приватность означает право быть несовершенным. Нам нужен такой дизайн свободы, который будет подрывать технологическое давление, заставляющее вести предсказуемую жизнь. Если этого не произойдет, то мы вполне можем оказаться внутри режима социального кредита [101]. Добро пожаловать в общество из «Особого мнения», в котором предупреждение девиантного поведения уже было интернализовано.

Помните фильм Спайка Джонса «Она»? В этой ленте 2013 года главный герой, мужчина в состоянии кризиса среднего возраста, влюбляется в женский искусственный интеллект (ИИ) по имени Саманта. Шокирует здесь даже не якобы бесподобное вычислительное великолепие искусственной героини и не та ясность, которая сопутствует сексу по телефону с роботами, но интровертная конформность, которая наступает вместе с массовым распространением дружеских отношений с ИИ. Как только внимание масс устремилось вовнутрь и рутинизировалось, какой смысл беспокоиться о чем-то внешнем? Но в социальных медиа такого тренда мы пока не наблюдаем. Фильм является одновременно моральным предупреждением об опасностях нарциссического одиночества и успокаивающей «душевной» историей о машинах, которые помогают нам в ходе трудного перехода от одних отношений к другим. Особенно поражает одинаковая, мешковатая и гиковая одежда героев. Как говорит режиссер ленты Спайк Джонс, «вы когда-нибудь носили брюки с высокой талией? Когда мы подбирали гардероб, я надел такие брюки и подумал: „О, вот это неплохо!“ Как будто вас кто-то обнял». Элегантная, не устаревающая мода 1940-х годов кажется нам знакомой и удобной. По словам работавшего над фильмом художника по костюмам, «когда добавляешь вещи не из этой эпохи, то они становятся мгновенно заметны и очень отвлекают». Здесь все носят большие громоздкие сумки. В ретрофутуризме этой ленты нас всех ждет одинаковая, уклоняющаяся от разнообразия жизнь. Как и в случае с сегодняшними социальными медиа, нельзя сказать, что герои фильма совсем не от мира сего. Они невосприимчивы к внешним явлениями и обитают внутри «искусственной интериорности», которая уклоняется от контактов с внешним миром, совсем как невинная одежда Hello Kitty, которая десятилетиями доминировала на улицах азиатских мегаполисов. Позитивный настрой этих героев добавляет картине привкус дистопии.

В своей книге «Distributed Attention, a Media History of Distraction» немецкая теоретик медиа Петра Леффлер подходящим для нас образом смещает акцент [102]. Возвращаясь к работам Вальтера Беньямина и Зигфрида Кракауэра, она показывает, как отвлечение однажды было правом, завоеванным ранним рабочим движением. Монотонная работа на заводе должна была компенсироваться развлечением. Требование досуга питали такие технологии, как панорама, всемирные выставки, калейдоскоп, стереоскоп и кино – проще говоря, городская культура, воплощенная в фигуре зеваки. Вследствие развития медиатехнологий после Второй мировой войны такое отношение медленно менялось, и началось то, что на жаргоне Бернара Стиглера можно назвать фазой «дезориентации» [103]. Так как мы разъединили отвлечение и развлечение, мы больше не можем воспринимать смартфон как необходимую игрушку при воспроизводстве рабочей силы [104]. Но какой ценой? Вместо полицейского надзора за цифровыми грезами нам лучше сделать ставку на лошадь по кличке Скука. В какой-то момент Силиконовая Долина проиграет свою войну за внимание, и ее основанная на рекламе экономика неизбежно сойдет с рельс. Но мы пока не подобрались к этому сценарию, и ее стратегия тонкой настройки поведения и удивления все еще работает.

Ох уж этот пленительный Facebook. Предпринятый Леффлер экскурс в прошлое может помочь нам освободиться от моральных установок, которыми окружен дискурс об отвлечении, и задаться вопросом, что же все-таки нас