А далее люди ближние и посторонние стали замечать у Командорушки нездоровый цвет лица – серый и каменистый. Он до сего момента по врачам вообще не ходил, только однажды по ранению в госпитале отлежался, а тут забеспокоился, вызвал на дом доктора. Тот осмотрел, ощупал, говорит:

– Вы все, мол, свои болезни давно уже пережили, у вас давно уже всё более чем благополучно, у вас, – говорит, – даже камней в почках нет, только вот сами почки почему-то окаменевши и по всему телу у вас вместо органов сплошные окаменелости, неизвестные современной науке. Будем, говорит, надеяться, что это – минералы и полезные ископаемые.

И ушёл.

После этого никто больше Командора живьём и не видел. Только слышно нам его было внизу хорошо – его квартира аккурат над нами выше этажом располагается. Так вот, шагал он в последние свои деньки так громко, что у нас вся штукатурка осыпалась. Хотели мы с соседями его к ответственности привлечь, заставить ремонт оплачивать, позвали представителя из жэка… Да поздно! Застали в квартире не то чтобы Командора, а будто бы статую его – полностью он окаменел, горемычный! Тяжелый такой сделался наш Командорушка, невыносимый, трое носилок под ним проломились. Так вот и сгинул, усоп в натуральную величину!

Его даже закапывать-то не стали, просто положили на кладбищенском пятачке плиту, а его самого поверх плиты поставили – в виде памятника. Можете сходить полюбопытствовать – ну просто как живой стоит наш Командорушка, того и гляди – спрыгнет… Только вот спрыгнуть ему никак не полагается – каменный он!

А Нюрка теперь вдова. Так ей и надо, медузе эдакой!

Собрались три злых волшебника и стали спорить, кто из них самый злой. Первый волшебник говорит:

– Я очень злой. Я могу злиться двое суток подряд без сна и без обеда.

Второй говорит:

– А я – ещё злее. Я знаю пятьсот злейших ругательств и могу придавать своему лицу двадцать шесть различных злобных выражений.

А третий волшебник ничего сказать не смог: он побагровел, почернел, раздулся – и от злости лопнул прямо на глазах у изумлённых коллег.

Взрыв был такой сильный, что первых двух волшебников контузило, и они забыли, как это – злиться. То есть они перестали быть злыми. Ну а волшебниками они, между нами говоря, никогда и не были.

Жил-был в одной цивилизованной стране один гениальный изобретатель. Его мозг работал лучше любого компьютера и выдавал по шесть изобретений в неделю – всё для пользы человечества. Мог выдавать и десять, да уж слишком многое отвлекало изобретателя от мыслительного процесса. Именно человечество и мешало ему сосредоточиться: близкие донимали вопросами, родные шаркали тапочками и скрипели дверьми, посторонние разговаривали под окнами… Разве можно было в такой обстановке работать!

– Бестолочи! – раздражался изобретатель на людей. – Неужели они не понимают, что я стараюсь ради их же блага!

В конце концов своим научным умом он вычислил местонахождение самого последнего из необитаемых островов. Изобретатель собрал необходимые вещи и литературу, сел на пароход, ночью спрыгнул с палубы в тихий-тихий океан и к рассвету уже был на острове. Его счастью не было предела! Оставшись наконец-то наедине с собой, он принялся творить – в десять раз продуктивнее прежнего. Вечерами он изобретал, ночами чертил чертежи, а днём принимался за практическую сторону дела – строил, собирал, обрабатывал… Вскоре маленький остров до краёв наполнился его гениальными изобретениями: чудо-машинами, вечными двигателями, удивительными аппаратами и волшебными станками. Все эти достижения инженерной мысли позволяли их автору жить на острове безо всяких проблем. А изобретатель не унимался, всё работал и работал – он понимал, что может принести человечеству ещё больше пользы!

В трудах и заботах время летит быстро, и вот, когда прошло тридцать пять лет, гениальный отшельник увидел на горизонте белую точку и узнал в ней корабль. Сердце ёкнуло у него в груди, и пульс участился до безобразия: изобретатель вдруг почувствовал, что не желает отдавать свои творения этим несносным людям, этим бестолковым лентяям, которые умеют только мешать прогрессу или использовать его себе же во вред! И поняв это, он поднял с земли тяжёлую палку и принялся крушить и разбивать свои произведения. Плоды многолетних трудов рушились от ударов самой обыкновенной дубины, они валились, задевая друг друга, как костяшки домино, рассыпались, как карточные домики. Шесть дней приближался корабль к острову, шесть дней разрушал создатель свой микромир. На седьмой он спустился в свой подземный кабинет, открыл сундук, в котором хранились описания и чертежи, и стал их есть, чтобы не достались варварам. Чернила собственного изобретения не предназначены были для употребления их внутрь, и страшные желудочные колики свалили пожирателя с ног прямо на месте…

Моряки нашли это место по стонам. Когда, преодолев развалины былого триумфа, они вошли в землянку, то увидели там жалкое зрелище: в сундуке, будто в гробу, лежало дикое, заросшее шерстью и покрытое плесенью существо с сумасшедшими глазами. Периодически оно отплёвывалось клочками бумаги и издавало звуки, весьма отдалённо напоминающие человеческую речь. На откинутой крышке сундука сидел большой антарктический попугай и, истерически хохоча, выкрикивал одно только слово:

– Эврика! Эврика! Эврика!

В одной стране жили три человека: Гаврила, Вольдемар и Сидор. Гаврила больше всего любил союзнические сигареты «Камель». Вольдемар предпочитал отечественный «Пегас». А Сидор вообще не курил. Гаврила был человеком дела, много пользы себе принёс, водил туда-сюда караваны, прокладывал в пустыне водопровод, налаживал торговые связи, одним словом, горбатился в поте лица и в конце концов стал богатым и власть имущим. Вольдемар, наоборот, по натуре был поэт, сочинял стихи, придумывал песни, строчил эпиграммы, в общем, витал в облаках высокого искусства и стал наконец весьма известным и почитаемым. А Сидор ничего не делал, сидел дни напролет на диване, смотрел в потолок или в окошко, болтался, как неприкаянный, да так никем и не стал. Вот они пожили-пожили да и умерли.

После смерти попал Гаврила в адову пустыню. Вольдемар определён был в райские кущи. Только Сидора никуда не пустили, так и остался он сидеть посредине того тоннеля, что между небом и землёй. Сидит он час, сидит день, сидит неделю. Пролетает мимо него какая-то сущность бестелесная.

– Эй, – кричит, – не найдётся ли закурить, добряк-человек?

– Рад бы удружить, – говорит Сидор, – да не курю я.

Поглядела на него сущность с недоумением и улетела восвояси. Сидит Сидор дальше. Месяц сидит, год сидит, век сидит. Надоело ему сидеть, устал. Пойду-ка, думает, прогуляюсь, навещу прежних своих знакомцев, разузнаю, как там кто устроился, как живёт-поживает.

Сказано – сделано. Для начала спустился Сидор из тоннеля на землю-матушку, проник в самое её исподнее чрево, расспросил там у местного рогатого населения, где найти такого-сякого Гаврилу. Ему разъяснили и дорогу указали. Пришёл Сидор в адову пустыню и видит: кругом тьма тем горячего песка, сверху сто сорок солнц жгут лютым жаром – а больше ничего нет. Побрёл Сидор по пустыне, лет пятьдесят брёл, на пятьдесят первом нашёл Гаврилу. Тот по горло закопан в песок, одна голова торчит – чёрная, как гнилушка, и пар из ушей до неба вьётся, свистит. Просит Гаврила пить нечеловеческим голосом, а рядом стоит бес-блюститель и вместо воды суёт ему в рот сигарету «Камель». Увидел Гаврила Сидора, обрадовался, стали они про жизнь разговаривать.