Но с фиалковым отливом.

Наверное, все от освещения зависит. А платье сшито неудачно: слишком тесный корсаж, слишком глубокий вырез, пусть и менее глубокий, чем на прочих нарядах Дайны. Здесь же она набросила пуховую мамину шаль.

И сколола ее маминой же брошью.

– Ты же понимаешь, что теперь он тебя не отпустит? – Шепот ее, глухой, настороженный, тревожил клочья пыли. – Пока он притворяется добрым, но как только… как только ты откажешься помочь… или не сможешь, он покажет истинное свое лицо… я-то знаю…

Она улыбнулась робко, заискивающе.

– Я принесла тебе денег. Здесь немного, но ты же понимаешь, что больше мне взять неоткуда. Уходи, уезжай. С деньгами ты можешь. В другой город. К морю. На Побережье, я слышала, остались другие альвы… затеряешься… он тебя не найдет.

Она лгала.

У лжи острый аромат, но раньше Ийлэ его не ощущала. Раньше она была на редкость бесчувственной.

Дайна схватила за руку и в руку эту сунула толстый кошелек. Стиснула, зашипела на ухо гадюкой:

– Я помогу тебе. Выведу ночью из дому. Лошадь дам… с лошадью до станции доберешься, а там уже… он не сразу хватится… я снотворного плесну, когда пить будет… а мальчишка в город уехал.

– Зачем?

– А ты как думаешь? – Дайна подобралась слишком близко и руку отпускать не собиралась. Она держала, стискивая запястье, и руку эту хотелось не просто стряхнуть, но сломать, чтобы круглое лицо Дайны исказилось от боли. И слезы бы увидеть. Она-то сама видела, как плакала Ийлэ…

– Те трое. Ты их убила.

– Неправда.

Дайна оскалилась. В сумраке ровные зубы ее блестели и казались неестественно белыми, слишком крупными.

– Их убила ты. Ты подожгла дом и ушла. Или думаешь, что кто-то поверит в иное? – Дайна проводила по зубам языком, и Ийлэ не могла отделаться от ощущения, что она, человек, существо априори слабое, вот-вот вцепится Ийлэ в горло. – Они псы, а ты альва. Они тебя мучили, вот ты и отомстила…

Дайна оттолкнулась и встала.

– Поэтому делай, как говорю, если хочешь остаться в живых. Беги.

Она ушла, оставив легкий аромат ландышей, избавиться от которого не сумела или не захотела. Возможно, ей, человеку, и вправду казалось, что запах стряхнуть легко, достаточно ванны и мыла… люди мало знают о запахах.

– Она лжет, – сказала Ийлэ отродью, но кошелек подняла.

Спрятала на дно сундука, здраво рассудив, что деньги ей пригодятся, если не сейчас, то весной, когда леса оживут и у Ийлэ появится выбор.

– Она всегда лгала. – Ийлэ качнула корзину, и отродье, заворочавшееся было, вздохнуло. – Ей верили. Ей нельзя верить.

Ийлэ склонилась над корзиной и коснулась волос отродья, которые неуловимо посветлели. И мутноватая пленка на глазах растворилась, теперь эти глаза смотрели на Ийлэ… с упреком?

С удивлением?

Она не знала, но и выдержать взгляда не сумела, а потому отвернулась.

Имя действительно стоит выбрать, раз уж отродье будет жить.

– Пес нас не тронет, – пообещала она, проводя когтями по бледной коже. – Мы нужны ему… и мы сами решим, когда нам уходить.

Отродье закрыло глаза.

В этом Ийлэ увидела согласие.

В комнате все еще пахло гарью. И была-то она крохотной, только развернуться. Пожалуй, если Райдо руки вытянет, то сумеет коснуться пальцами противоположных стен.

Потолок низкий.

Через единственное окно, решеткой забранное, разве что кошка протиснуться способна, и то при условии, что решетку снимут.

Камина, что характерно, нет.

А ремонт сделали, причем делали наспех.

Синие обои наклеены кое-как. Мебель собрана со всего дома, если не со всего города. Низкая банкетка, обтянутая красным бархатом, соседствует с солидным трюмо, которое в комнате смотрится вовсе чуждо. Старый шкаф с резными ручками. Пара стульев. Столик журнальный, ободранный…

– Выноси, – скомандовал Райдо, подталкивая столик к двери.

Дернулся и замер, вовремя прикусив губу, сдерживая стон: а ведь поверил, дурак этакий, что боль ушла навсегда, что теперь останется за призрачной границей холода, рожденною руками альвы.

Как есть дурак.

Мог бы изучить препоганый ее характерец, не альвы – боли. Нравится ей с Райдо играть, и теперь вот плеснула огнем и истаяла, позволяя Райдо справляться с углями внутри себя. Он потрогал живот, хотя знал, что угли эти в кишках мерещатся.

– Плохо? – Нат тотчас оказался рядом, подставил узкое плечо.

– Да… пройдет. – Райдо упал на полосатую банкетку, которая знавала лучшие времена. – Не стой. Выноси.

– Зачем?

– Увидишь… столик явно не отсюда… и вот те стулья… козетка… трюмо… погоди, один не сдвинешь.

Нат только фыркнул.

Трюмо он толкал, нимало не заботясь, что ножки его скользят по ковру, оставляя в нем глубокие вдавленные полосы. А ведь и ковер принесли…

Его Райдо сам скатал, с удовлетворением отметив, что паркет меняли не полностью. Кто-то весьма неплохо сэкономил на ремонте.

– Смотри, – Райдо обвел опустевшую комнату, – что скажешь?

– А что надо?

Нат взмок, устал и разозлился. Он стоял, упираясь обеими руками в стол, который оказался слишком тяжелым для него.

И стол оставили.

– На следы смотри, олух…

– Сами вы… – Нат вовремя осекся и лоб ладонью вытер, буркнул: – Извините.

Райдо извинил, ему не сложно.

– А следы… что следы…

Нат прошелся по комнате.

– Вот тут паркет меняли… доска дрянная, скоро дыбом станет, уже становится… а там старый, но хороший… только зачистить надо, а потом отполировать…

– Какие глубокие познания.

– Издеваешься?

– Слушай, Нат, ты бы уже решил, как ко мне обращаться, а то я путаюсь…

– Стол тут и стоял. – Нат ушел от темы, которая была для него неприятна, и присел на корточки у стола, ковырнул когтем паркет, которому и без того досталось. Наклонился. Понюхал. – Точно. От него еще дымом пахнет… только странный какой-то дым. Неправильный. А вот тут что-то другое находилось…

Он указал на стенку, которую еще недавно прикрывало трюмо.

– Паркет более темный… и если стояло, то что-то более узкое, но длинное…

– Шкаф?

– Шкаф, – согласился Нат, поводя носом уже не по полу – по стене. – А…

– Отдирай, – великодушно разрешил Райдо. – Все равно обои дерьмовые. Вот скажи, кому придет в голову оклеивать кабинет такими?