— Вон, — скомандовал я. Огненный шар подкрепил команду, в комнате запахло паленой шерстью. Уродливые выродки бросились врассыпную. Их скулеж еще долго эхом отражался в ночных переулках.

Моя добыча тоже дернулась, но я лишь рассмеялся и щелкнул вуля по носу.

— А ты куда собрался, милейший?

— Простите, сеньор. Я не хотел ничего дурного, — заныла нежить. — Не знал, что вы здесь. Просто хотел подкормиться!

— Верю, — согласился я, рассматривая своего пленника.

Редкостный уродец. Даже по меркам вулей. Черные глаза навыкате, гадкий розовый хоботок в обрамлении седых вибрисс — точь-в-точь крот. Широкие лапы-лопаты с длинными когтями только довершали сходство.

— Как твое имя?

— Пощадите, сеньор, — снова заныло создание ночи. — Я не хотел зла…

— Как. Твое. Имя. Отвечай! — я встряхнул его, и вуль вытянул конечности, окончательно уподобившись наказанному коту.

— Тальпус, господин.

— Другое дело, Тальпус. Поговорим?

Падал он тоже как кот: стоило разжать пальцы, как вуль перекувырнулся вперед и приземлился на все четыре лапы.

— О чем, сеньор?

— Ты ведь подземный житель, так?

— Я часто прячусь в норах, — осторожно согласился вуль.

— И в катакомбах бываешь?

— Ну… бываю, — еще более осторожно кивнул он. — Иногда.

— Мне нужен проводник. К гробнице первосвященника Ипполита.

Создание ночи ойкнуло и прикрыло глаза лапами-лопатами:

— Не надо, сеньор! Это плохое место.

— Брось! Служения Черной Таре не проводились больше пятисот лет, да и сама богиня мертва.

— Опасность!

— Какая?

Он не ответил.

— Хорошо, но вот какое дело. Мне нужно туда. Именно к гробнице.

— Князь…

— Нет-нет. Я совершенно не намерен тревожить вашего князя без особой нужды. Ему, как приличному хозяину, придется задавать много неудобных вопросов. Кто я такой, откуда пришел, чего ищу. Мы же не хотим доставить ему столько хлопот, верно, Тальпус?

Вуль сгорбился и спрятал личико в ладонях. Сейчас он походил одновременно на перекормленного крота и мохнатый куст.

— Ты сам признался, что голоден. Я мог бы подкормить тебя. Услуга за услугу, что скажешь?

Пленник залопотал что-то невразумительное и помотал головой.

— И я понимаю, предприятие связано с риском, а за риск обычно доплачивают. Тебе даже не придется входить туда вместе со мной. Просто доведешь до входа, дальше я сам. Поверь, если в гробнице что-то и прячется, после моего визита это будет безопаснейшее место во всей Разенне. Маленький подарок вашему князю. А это — для тебя. Аванс. — Я размотал тряпицу на правой руке. Рана уже не кровоточила, но запах крови заставил вуля потянуться ко мне. — Можешь взять немного, — разрешил я.

Тальпус всхлипнул, вылизывая ладонь длинным вертким языком:

— Князь будет гневаться!

— Не дрейфь, малыш. Князю мы ничего не скажем.

Франческа

Мне казалось, я знаю, как устроен мир.

Мне казалось, в нем все просто и понятно.

Мне казалось, я знаю свою семью.

Если в камере мой брат Риккардо, мой безумный брат Риккардо, то кто этот человек, который ежедневно спускается к общему столу на обед и ужин? Человек, которого я столько лет называю этим именем и величаю братом?

Он ниже пленника Кровавой башни почти на полголовы. Ниже и меньше, его даже можно назвать щуплым. У него стальные отцовские глаза и выступающая челюсть. Он неизменно сдержан и зануден. Меж нами никогда не было особой близости, но он всегда заботился обо мне, как умел. Пусть мне и казалось, что забота эта продиктована больше его представлением о долге, чем любовью.

Мне было пять лет, когда Риккардо надолго, очень надолго отослали на воспитание в замок Риччи. На год или даже на два. Казалось, что без него прошла целая жизнь. Помню, как поначалу я скучала, потом перестала. В таком возрасте все быстро забывается.

Получается, что вместо Риккардо вернулся подменыш?

Отец знает. Не может не знать. Еще должны знать слуги. Я пытаюсь расспросить Розу и вижу по ее бегающим глазам — ей что-то известно. Но старенькая кормилица сперва отнекивается, а когда я начинаю настаивать, грозится пожаловаться отцу:

— Не лезла бы ты в это дело, mio bambino,[5] — бормочет она.

Если это «не мое дело», то что тогда мое? Они могут держать меня за дуру, но теперь, когда я знаю правду, я не отступлю.

Кто «они»? Не знаю. Отец. Брат. Слуги. Все, кто врал мне эти годы.

Потрясенная своим открытием, я едва замечаю отъезд северянина. Отец рвет и мечет, но Риккардо, тот, второй, ненастоящий Риккардо, принимает мою сторону. Ему не нравится Элвин Эйстер.

— Бастард, да еще с такой репутацией — плохая партия, — настаивает он. — У маркграфа Эйстерского есть наследник, почти ровесник Франчески. Не разумнее ли с точки зрения политической выгоды будет предложить подобный союз эрцканцлеру?

Отец морщится, по его лицу видно, что он желал бы подобной партии, но сознает, сколь ничтожна вероятность выдать меня за сына курфюрста.

Мне до смешного скучно слушать эти споры. Что бы я ни сказала, будет так, как решат мужчины. Походя замечаю, что Элвин Эйстер бесплоден. Это заставляет отца помрачнеть и задуматься. Он хочет внуков.

Риккардо снова начинает доказывать, что родство с магом станет опрометчивым шагом. Доказывать с таким жаром, словно Элвин сделал мне предложение, а вовсе не покинул замок, толком не попрощавшись. Отец велит ему заткнуться.

Все мои помыслы занимает безумец в подвале Кровавой башни, потому я сижу с бесстрастным и смиренным видом, как положено истинной леди. Не спорю и не пытаюсь развлечься с помощью шуток. Лишь поглядываю порой на лже-Риккардо. Он тоже наших кровей. Слишком, слишком похож на отца.

Кто ты, человек, которого я считала своим братом?

* * *

Я не очень разговорчива.

У нас в роду считается, что смирение и умение промолчать — женские добродетели. Отец долго вколачивал их в меня. Вколотил. Все, что я себе позволяю, — осторожные улыбки и мягкие шутки. Шутки, которые не понимает никто, кроме меня.

Кроме меня и Элвина Эйстера.

Я не болтлива и сдержанна. Всегда помню о своем положении и не позволяю себе лишнего. Я всегда дочь герцога.

Только с Лоренцо я могла быть иной. Настоящей.

Нет сил описать, как тяготит меня сейчас эта ставшая торой натурой привычка держать все в себе. И посмей обсудить с кем-то свое открытие — не смогу. Слова застрянут в горле. И я боюсь доверять эту тайну бумаге.