– Ну, будя! – с деланой строгостью прервал поток благодарностей Федор.

Как ни странно, улыбчивый парубок пришелся по нраву давно огрубевшим душой панинским охотникам. Его не только накормили, но и приодели в захваченную у турок одежонку, а Ванька Кистень, и вовсе расщедрившись, сунул недавнему полонянику кривой кинжал, взятый им недавно с убитого янычара.

– Вот, дарю. Мужику без ножа быть негоже. Ни себя оборонить, ни кусок хлеба добыть. – Умудренный воровским опытом пояснил Кистень побратимам свою щедрость: – Наш ведь человек, русской крови.

Васька без конца всех благодарил, а спустя время, приглядевшись и сделав, видно, какие-то выводы, подошел к Панину и спросил:

– Ваша милость, господин полковник, а где ваш слуга? Я его не заметил нигде.

– Нет у меня ни денщиков, ни холопов. Прежних убили, а новыми так и не обзавелся. А чего спрашиваешь?

– Дык как это целый полковник и царев стольник и без слуги. Возьмите меня, я ловкий, грамоте обучен, и в прежние времена у важного пана служил.

– И что с ним сталось? Вернись к нему и дальше служи.

– Побили его татары, а меня увели в Крым. Некуда мне возвращаться, – повесил голову парень.

– А что умеешь?

– Все, что потребуется. Сготовить обед, за столом услужить, почистить одежу, доспех и оружие, постирать, из самопала бить обучен. Татарский немного разуметь научился, – охотно принялся перечислять многочисленные достоинства Васька.

– Ну, уговорил, черт языкастый. Оставайся.

– А сколько мне жалованья положит ваша милость?

Панин рассмеялся.

– Ишь каков! Пока кормить и одежей тебя обеспечивать стану, а коли докажешь, что стоишь того, то и плату назначу.

– И на том спасибо, ваша милость, – не унывая, ответил Васька. – Большая честь полковничьим денщиком быть!

– Вот и славно.

Сегодня во время штурма Васька полез одним из первых вслед за господином. Драться ему и не пришлось, зато хозяйский саадак таскал исправно и пистоли перезаряжал. Одним словом, нужный человек!

Корчма и впрямь оказалась вполне приличной. Пол хоть и земляной, но чисто выметенный, а по краям дощатые помосты, застеленные коврами, и с подушками для постояльцев. Перепуганный хозяин вместе со слугами, не зная, как угодить грозным гостям, притащили всего самого лучшего, что только смогли найти в своих кладовых, от местных сладостей до самого лучшего вина.

– Весьма недурно! – первым оценил напиток Попел. – Прозит!

– А я до этого похода думал, мусульмане хмельного вовсе не пьют, – покачал головой Федор, поднимая пиалу, до краев наполненную янтарной жидкостью.

– Под крышей Аллах не видит, – уголками губ усмехнулась неразлучная с ними в последнее время Нахат.

– Интересно, а этот, как его, прости господи, кофий здесь варят? – заинтересовался стольник.

– Вам нравится кофе? – удивилась девушка.

– Да не то чтобы, – поморщился Панин. – Просто интересно, как его, анафему, кушать правильно. А то государь недавно поднес, а я оконфузился.

Девушка, ни слова не говоря, поднялась с лавки и упорхнула к духанщику, что-то ему быстро объяснила и с важным видом вернулась к столу.

– Сейчас все будет, Феодор Симеонович, – как всегда нараспев произнесла она имя-отчество Панина, и все замолчали, ожидая нового представления.

Скоро к ним вышел мальчик-слуга и вынес жаровню с песком, от которой так и веяло жаром. За ней последовала медная посудинка с длинной ручкой, в которую он насыпал мелко размолотого порошка бурого цвета и добавил воды, после чего установил на песок.

– На огонь нельзя, что ли? – удивился Федя.

– Нет, – улыбнулась Нахат. – Тогда вода будет быстро нагреваться, и кофе не успеет отдать напитку весь свой вкус.

– Пахнет приятно, – заметил Попел, шумно вдохнув поплывший по корчме аромат.

Скоро все было готово, и девушка, отобрав джезву у прислуги, сама разлила горячее содержимое по маленьким чашечкам.

– Принеси воды! – приказала она мальчишке, и тот тут же исчез, чтобы через минуту вернуться с большим кувшином, наполненным чистейшей колодезной водой.

– Это еще зачем? – удивились Федор с Вацлавом.

– Чтобы оттенить вкус благородного напитка, – пояснила черкешенка, но, попробовав воду, сморщила хорошенький носик. – Правда, для этого лучше подошла бы вода из горного ручья с моей родины. В Крыму такой нет!

Федор в ответ только покачал головой, вода, мол, и есть вода, но спорить не стал и отхлебнул из поданного ему кубка. Затем поднял чашечку с кофе и, наученный прежним горьким опытом, осторожно отхлебнул из нее.

– Горько, – едва не сплюнул Федор, но все же сумел удержаться.

– Надо заедать сладостями, – наставительно заметила Нахат, показывая на блюдо с рахат-лукумом и каким-то непонятным печевом.

Панин последовал ее совету и, набрав целую горсть лакомств, недолго думая, отправил в рот.

– А так вроде и ничего, – сообщил он, прожевав. – Только уж больно крошится.

– Это хурабие[17], – немного нараспев произнесла девушка.

– Да уж вижу, что не пряники.

Следующим настал черед Попела. Получив свою порцию, чех тоже отхлебнул воды из кубка, отметив про себя, что она и впрямь немного солоновата, а затем маленькими глотками стал смаковать диковинный напиток. Вкус был крайне непривычным, но вместе с тем приятным и необычайно бодрящим, а нежнейшее печенье буквально рассыпалось во рту, добавляя приятных ощущений.

– Эх, Нахат, кабы ты так щи варить умела, – заметил Панин, – цены бы тебе не было!

– Я вам не кухонная рабыня! – сверкнула глазами черкешенка.

– Вот и жаль, а то я бы похлебал. Ну что, поесть нам дадут али нет?

Последние слова были обращены к хозяину, но тот уже распорядился, и слуги несли грозным гостям запеченную баранину, пилав и еще какие-то блюда, названий которых Федор не знал. Впрочем, они от этого были ничуть не менее вкусными.

– Коста, и ты угощайся, разговоры отложим на потом, успеется еще, – великодушно обратился к греку Федя, пригласив настороженно молчавшего моряка присоединиться к застолью.

Увидев, что русские военачальники с аппетитом уплетают поданное им угощение, духанщик приободрился и что-то сказал на своем гортанном языке, отчего Нахат вдруг густо покраснела и метнула на него яростный взгляд.

– Чего это он? – поинтересовался Попел, отправляя в рот очередной кусок нежного мяса, но девушка сделала вид, что не слышит, наотрез отказавшись ему отвечать.