стоящую на столе.) Дайте мне яблоко…

Г о п п е (удивленно). Яблоко? (Пожимает плечами, подходит к столу, выбирает яблоко.) На, бери!

Мальчик жадно ест яблоко.

(Наблюдает, ворча.) Яблока ему захотелось в такую минуту… (Садится к столу, постукивает карандашом.) Черти тебя принесли сюда именно сегодня…

М а л ь ч и к. Не сердитесь… Я один остался. Недели две прятался в лесу… то в картошке… Иногда люди помогали… Но теперь уж конец… (Помолчав.) Тот пан злой, ударил меня по лицу… А вы не такой, вы добрый…

Г о п п е. Дурак! Вовсе я не добрый. Теперь война, добрых нет. Понимаешь? (Встает, тяжело ходит по комнате.)

Мальчик молча следит за ним глазами, грызя яблоко. Дверь приоткрывается. Нетвердыми шагами входит подвыпивший  Ю р ы с ь, прикрывает за собой дверь, оглядывается вокруг.

Г о п п е. Ты зачем?

Ю р ы с ь. Заглянул, думаю, может, что-нибудь потребуется. Потому что если ничего не надо, так я пошел бы поспать. Жара, черт возьми.

Г о п п е. Уже нализался, свинья! С самого утра!

Ю р ы с ь. Один только стаканчик, пан Гоппе. Ей-богу, один только стаканчик. (Показывает на мальчика.) Еврейчик?

Гоппе подтверждает кивком головы.

Видел я, как пан Шульц вел сюда из лесу что-то черномазое, но не был уверен. (Мальчику.) Не бойся, цыпленок, пан Гоппе — хороший человек, он тебе ничего плохого не сделает…

Г о п п е. Заткнись ты!

Ю р ы с ь. Я не сказал ничего обидного. Быть хорошим человеком — это ни для кого не позор. (Смотрит на мальчика.) Ну, ну! Чудо божие, что этакий еще ходит по нашей грешной земле! Сколько тебе лет, Срулик?

М а л ь ч и к. Двенадцать. Но меня зовут Хаимек…

Ю р ы с ь. Все равно. Так ли, этак ли, хвастаться тебе нечем. Верно, пан Гоппе?

Г о п п е. Оставь свои глупости, Юрысь. (Смотрит на мальчика.) Все-таки надо с ним что-то делать…

Ю р ы с ь. Ясно. Церемониться нечего. (Невесело смеется.) Разве пан Гоппе не знает? К стенке, тррах — и готово! (Громко икает.) Проклятая жизнь!

Г о п п е. Так-то оно так, да только… (Оглядывается, бросает взгляд на окно.) Понимаешь, Юрысь, у меня самого дети — двое сыновей, дочка… Старшему тринадцать лет… как вот этому… И сегодня вечером я уезжаю в отпуск в Геттинген… домой, понимаешь ты?

Ю р ы с ь (вполголоса, приближаясь). Ну так что же, пан Гоппе, отпустите его… Ломоть хлеба в руки — и пусть себе катится в лес…

Г о п п е (тихо). Нет, ты только подумай, Юрысь, когда у человека дети, то как-то глупо… В конце концов, Германия не погибнет от того, что я, Гоппе…

Ю р ы с ь. Правильно, из-за одного еврейского мальчишки Германия не погибнет.

Г о п п е. Человек же я, в конце концов, а?

Ю р ы с ь. Что-то в этом роде, мне кажется…

Г о п п е. И в особенности когда имеешь детей… Тсс! (Прислушивается.) Юрысь, погляди-ка в окно.

Юрысь выполняет приказание.

(Стоит неподвижно, спиной к окну.) Что ты там видишь?

Ю р ы с ь. То же, что и всегда. Двор, колодец, забор…

Г о п п е. А дальше? Смотри хорошенько.

Ю р ы с ь. Дальше — ничего. То же, что всегда. Только пан Шульц стоит на мостике, на дороге… О черт, смотрит в нашу сторону!

Г о п п е (продолжая стоять спиной к окну). Это точно Шульц? Ты не ошибаешься?

Ю р ы с ь. Мостик ведь недалеко отсюда. Ишь уставился, как собака на кость.

Гоппе садится, молча барабанит пальцами по столу.

(Возвращается от окна, тихо.) Ну так как же?

Г о п п е. А?

Ю р ы с ь. Ну так что же пан Гоппе думает сделать с этим…

Г о п п е (бросает взгляд в сторону мальчика). С этим? (Медленно встает, стараясь не смотреть на Юрыся.) Что ж, надо будет, согласно предписанию…

Ю р ы с ь. Вот тебе и на! Только что пан Гоппе говорил, что глупо так…

Г о п п е. Я-то говорил, но… Шульц! Ты понимаешь? Это же свинья, бешеная собака! Стоит на мостике и пялит глаза. Знаю я, зачем он стоит.

Ю р ы с ь. А как же совесть, пан Гоппе, человеческая совесть?..

Г о п п е. Для немецкого человека совестью является другой немецкий человек, запомни это. Шульц стоит на мостике и не спускает с меня глаз. Уж я знаю, что он задумал! А у меня дети. Понимаешь, глупый ты человек? Жена и дети… (Вдруг встает, берет из стояка винтовку, подходит к мальчику.) Ну, пошли, малыш! (Выходит, подталкивая мальчика впереди себя.)

Ю р ы с ь (смотрит вслед, в открытую дверь, бормочет). Дети у него есть, негодяй! Сердце, видите ли, болит, потому что у него есть дети. Экая ты дрянь! (Идет в угол комнаты, поворачивается спиной к двери, достает из кармана бутылку, пьет не отрываясь.)

За окном — приглушенный звук выстрела.

Г о п п е  немного погодя возвращается, ставит винтовку в стояк, медленно идет к чемодану; делает вид, будто он забыл о присутствии Юрыся.

(Спрятал бутылку, стоя в углу, смотрит на Гоппе.) Вот и все. Готово дело.

Г о п п е. Пойди убери труп. (Нагибается над чемоданом.)

Юрысь медленно направляется к двери.

Г о п п е (вслед ему). А потом беги в волостное управление, чтоб к шести часам вечера была подвода, мне на станцию ехать, к поезду.

Ю р ы с ь (обернувшись с порога, смотрит на Гоппе, тихо смеется). Значит, в отпуск… домой, к детям…

Г о п п е. Ну, пошел, пошел к черту! (Снова принимается за чемодан, перекладывает вещи, уминает.)

КАРТИНА ВТОРАЯ

В оккупированной Норвегии, в одном из больших провинциальных городов. Кабинет в квартире унтерштурмфюрера Зонненбруха. В и л л и  за письменным столом занимается при свете лампы. В глубине комнаты, посредине, дверь с тяжелой портьерой. Из-за двери доносятся негромкие звуки патефона. Вилли раздражен, выражает нетерпение, наконец встает из-за стола, идет к двери, раздвигает портьеру.

В и л л и. Пора бы, наконец, и перестать… Почитала бы, что ли, немного. Невозможно работать.

В изящном халате в дверях появляется  М а р и к а.

М а р и к а. Скучно, Вилли. Пора бы наконец оставить бумаги и заняться мною. Ведь уезжаешь сегодня на целых пять дней!

В и л л и. Именно поэтому и работаю. Приятно уезжать в отпуск, приведя дела в порядок. (Привлекает Марику к себе.) Когда окончу, у нас еще останется немного времени, пошалим…

М а р и к а. Смотри только, не измени мне с кем-нибудь в этом своем рейхе! В этом Геттингене!

В и л л и. В Геттингене у тебя только одна соперница: моя мать.

М а р и к а. Знаю, знаю, молишься на нее… Все-таки я предпочитаю быть твоей возлюбленной, чем…

В и л л и (строго). Извини, я не люблю шуток на этот счет. (Возвращается к столу, закуривает.) Ты думаешь, я еду в Геттинген ради этого балагана, который там затевается в честь моего ученого папаши, великого Зонненбруха? Нет, моя дорогая. Для этого было бы жаль тех пяти дней, которые я проведу без тебя.

М а р и к а. Ах, какой ты милый!

В и л л и. Нет, я еду только для того, чтобы повидаться с матерью.

М а р и к а. Ну поезжай, поезжай! Я