В и л л и (с детской радостью). Именно! (Откладывает ожерелье в сторону.) Итак, вернемся к делу… гм, речь идет о Фенсе?

С ё р е н с е н. Да, о нем. Я слышала, что дело его находится в ваших руках. Умоляю вас, скажите мне правду, верно ли, что это так серьезно?

В и л л и. Я уже сказал вам. Прежде всего он сам, могу вас уверить, считал чертовски серьезным и важным то, что делал. Он счел бы оскорблением, если бы кто-нибудь расценивал это иначе. Мы, во всяком случае, не имеем для этого оснований. Не знаю, каково ваше мнение?

Фру Сёренсен молчит.

Разве вы хоть сколько-нибудь сомневались в серьезности того, что делал ваш сын?

С ё р е н с е н (опустив глаза, очень тихо). Я сомневаюсь, правильно ли я сделала, придя сюда, к вам… (С отчаянием.) Боже мой, боже мой, он все-таки не представлял себе всех последствий. С детства он был экзальтированным мальчиком, я жила в постоянной тревоге за него…

В и л л и. По-вашему, то, что он делал в последнее время, было только наивным, детским безрассудством?

С ё р е н с е н (страдальчески). Разве я знаю? Разве я что-нибудь знаю? (Нерешительно.) Вы должны лучше понимать его — простите, что я говорю так, — вы только года на два старше…

В и л л и. Вы забываете, что я немец!

С ё р е н с е н (с возмущением). Что ж из того?

В и л л и. Ваш сын пытался нанести вред немецкому народу! Вам следует помнить об этом.

С ё р е н с е н (спокойно). Немецкий народ не живет здесь, в Норвегии.

В и л л и (с наглым смехом). Не живет, нет, действительно не живет! Это замечательно! (Внезапно обрывая смех, жестко.) Вы, кажется, забыли, зачем сюда пришли?

С ё р е н с е н. Нет, нет! Я только об этом и помню. (С тревогой.) Умоляю вас, скажите… есть ли какая-нибудь возможность спасти его?..

В и л л и (с подчеркнутой вежливостью). Разрешите сначала задать вам один вопрос. Идя сюда, вы нарочно надели это ожерелье?

С ё р е н с е н (не задумываясь). Я привыкла надевать его только в исключительных случаях, когда собираюсь предпринять что-нибудь очень важное и трудное. (С усмешкой.) Это как талисман, приносящий счастье. (Помолчав.) Почему вы спрашиваете меня об этом?

В и л л и. Потому что люблю ясность во всем, я уже сказал вам. (Играя ожерельем.) Так вот, пора внести ясность и в то, что касается вашего сына.

С ё р е н с е н (с испугом). Слушаю вас.

В и л л и (продолжая играть ожерельем.) Итак, ваш сын, хоть он и очень молод, оказался не таким уж глупым. Представьте себе, сегодня утром он ускользнул из наших рук!

С ё р е н с е н (потрясенная, невольно встает, едва скрывая радость). Как так? Что вы хотите этим сказать?

В и л л и. Только то, что вы слышали. Христиан Фенс ускользнул из наших рук.

С ё р е н с е н (не в силах справиться с собой, опускается на стул). Простите, в первую минуту я не могла понять… вы сказали это так спокойно, без возмущения… хотя это, наверно, очень неприятно для всех вас…

В и л л и. О, не думайте, будто ваш сын представляет собой такую уж серьезную угрозу для Германии, что мы из-за него не спим по ночам.

С ё р е н с е н. Конечно, нет, простите. (Вставая.) Во всяком случае, сердечно благодарю вас.

В и л л и. Меня? За что?

С ё р е н с е н. За то, что я от вас услышала. Вы могли не сказать мне об этом…

В и л л и (встает). Мог. Но повторяю еще раз: я люблю ясность. Да. Благодарить меня не за что.

С ё р е н с е н (смешавшись). Может быть, с моей стороны бестактно благодарить вас за это… но я говорю то, что чувствую. И если слова старой, незнакомой женщины могут для вас что-нибудь значить, то верьте мне, настоящая благодарность еще встречается в этом жестоком мире. Могу я уйти?

В и л л и. Думаю, что вопрос исчерпан. Прощайте!

С ё р е н с е н (поклонившись, идет к выходу, у двери оборачивается). Желаю, чтобы эта безделушка принесла счастье той женщине, которой вы собираетесь подарить ее. (Уходит.)

В и л л и (с интересом рассматривает ожерелье, затем идет к двери). Марика! (Не дождавшись ответа.) Марика!

Входит  М а р и к а.

М а р и к а. Можешь не хвастаться. Я все слышала. Покажи, правда ли так уж красиво?

В и л л и (протягивает ожерелье). Необычайно. Старинное. Кажется, венецианской работы.

М а р и к а (рассматривает). Не знаю, венецианской или какой другой, но думаю, что стоит оно по меньшей мере в десять раз дороже, чем ты ей дал!

В и л л и. Много больше! Нет, ты только подумай, что за счастливый случай! Мама будет в восторге.

М а р и к а. Не забудь только, что я… что этой удачей ты обязан мне. Эта фру Сёренсен очень порядочная женщина. Думаю, что теперь она будет брать с меня дешевле за шитье…

В и л л и. Я этого не думаю…

М а р и к а. Почему? Ты ведь принял ее по моей протекции…

В и л л и. Отчасти.

М а р и к а. И что бы там ни было, она вышла отсюда осчастливленная. А правда, это забавно, что парню именно сегодня удалось смыться!

В и л л и. Очень жаль, но я должен разочаровать тебя.

М а р и к а. Что? Но я ведь все слышала. Не обманул же ты ее?

В и л л и. Не совсем так! Христиан Фенс действительно ускользнул из наших рук. Сегодня утром он умер в своей камере. Немножко перестарались при допросе прошлой ночью. Да-а. Через несколько дней семья получит извещение.

Марика смотрит на него остолбенев, безотчетно протягивает ожерелье, кладет его в руку Вилли.

(Прячет ожерелье в карман, смотрит на часы.) Ну, а теперь за работу. До отхода поезда всего четыре часа. (Идет к столу.)

Марика провожает его взглядом, рука ее повисает в пространстве. Внезапно разражается тихим, похожим на сдавленное рыдание, потом все более истерическим смехом.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

В оккупированной Франции. Ресторанчик в небольшом городке на севере. Стеклянная дверь и витрина на улицу. Ф а н ш е т т а  стоит за стойкой, подперев руками подбородок, глаза ее неподвижно устремлены в пространство. Т у р т е р е л л ь  сидит за столиком в углу.

Т у р т е р е л л ь. И те свои, и эти свои. А по счетам кто платит? Мирные люди. Такие вот, как Пьер, как аптекарь Граппэн, как старый Мортье… (Сердито.) Не согласен я с этим, Фаншетта, понимаешь? Не согласен. Сегодня французы уже не великий народ. Но за всю-то нашу историю, кажется, можно было ума-разума набраться. Кой-кому мерещится, что одна горячая голова стоит целого батальона пехоты… (Стучит кулаком по столу, кричит.) Неправда! Говорю тебе, Фаншетта, неправда! (Меняя тон.) А солнце-то светит для всех!

Ф а н ш е т т а (по-прежнему неподвижная, шепчет). Солнце… для всех…

Т у р т е р е л л ь. Немцы — это буйные сумасшедшие. Рано или поздно на них наденут смирительную рубашку, и тогда они сами, понимаешь, сами убедятся, что солнце светит для всех. Однако помогать им в этом вовсе не следует. Пусть каждый сам ума набирается. А кто им больше всех помогает? Конечно, тот, кто воображает, будто борется против них! Да!

Ф а н ш е т т а (резко). Дядюшка Туртерелль! Что ты