ты так? – Семен метнулся в сторону и тоже подобрал корягу. Она оказалась больше и тяжелее той, которой вооружился Чжоу Фан.

Ловким ударом китаец выбил орудие из рук врага, но попал под прицельный удар тяжелого кулака. Зашатался, пригнулся, пропуская над головой второй удар, изловчился и пнул в живот. Противник согнулся пополам, а когда распрямился, у него в руках снова опасно изгибалась могучая коряга.

«Так дело не пойдет», – подумал китаец и начал, приплясывая и размахивая ненадежной палкой, отступать. Ему требовалась подходящая по размеру жердина. Висок гудел. Зато холода совсем не чувствовалось.

Еще два выпада Чжоу Фана не достигли цели, коряга опасно свистела совсем рядом, а темнота не способствовала верткости. Семен свирепым быком несся на обидчика. Китаец побежал зигзагами, оглядываясь назад. Впереди показался старый тын, там найдется подходящее орудие. Вдруг топот сзади прекратился, а сбоку послышались довольные пьяные голоса. Преследователь ретировался. Ясно, без штанов‐то по селу не побегаешь. Чжоу Фан бросил палку и перевел дыхание.

Как дальше жить?

* * *

Степан проводил недоуменным взглядом растворяющуюся в перспективе осенней улицы спину Федора, одинокую, как последняя груша на облетевшем дереве. Заперев ворота, он вернулся в дом, уселся возле желтого кружка керосинки, начал слушать, как шепелявый семилетка Васенка читает свою первую книжку. Нескладица получалась: из разбегающихся слогов – то ластящихся полушепотом, то выпрыгивающих азартными окриками – никак не складывался образ простецкой курицы Рябы. Степан покряхтел, почесал затылок и засунул письмо в карман рабочей тужурки.

Назавтра выдался полный беготни день, а послезавтра он и вовсе забыл о визите лопоухого китайца. Вспомнил, лишь когда любопытная жена спросила, взбивая перины перед сном:

– Степа, ты не знаешь, куда твой китайский друг запропастился? У меня Матрена спрашивала. Второй день ни его, ни Глашки.

Мануил Захарович уже спал, когда скрипнули ворота и бодро заржал гнедой жеребец, приветствуя закадычных приятелей гусей, спрятавших головы под крылья. В окно поскребся знакомый «кхек» – так Степан обычно сообщал, что он уже приехал за директором и готов сражаться с неуступчивой аграрной отраслью. Хозяин вмиг сбросил ласковое одеяло первого сна, прошлепал босиком в сени, собирая ненастоящий еще, пробный холод с остывших половиц, впустил верного оруженосца. Если кучер решился потревожить в такое время, значит, тому имелась нешутейная причина.

– Тута ко мне Федька на днях пожаловал, а он, знамо, бедовый, – стесняясь, излагал поздний визитер, комкая в руках картуз и еще что‐то. – Велел вам передать, только я не понял зачем. Про какието «семь дэн» говорил. Это что? Опосля двугодичного приключения я, как его вижу, сразу трясуся. Это такой китаец, я вам скажу, что от него беды ждать приходится.

– Ну‐ка, что у тебя? – Мануил Захарыч толком не понял, о чем шла речь, но разбуженное любопытство подмяло под себя и застуженные ноги, и улетучившийся к чертям сон.

Степан протянул плотный сверток бумаги, запечатанный тремя цветными ленточками. Директор не раздумывая вскрыл послание. Внутри лежало два отдельных письма. На первом ровными, но неправильными буквами значилось его имя, на втором загадочная надпись: «СЮУНА ЧИ ЛИ ПАСЛ». Ниже стелился изощренный орнамент иероглифов. Мануил Захарыч развернул ту бумагу, которую писатель тужился адресовать ему. Дословно: «МНАЙИЛЛ ЗОХОРАЧА».

– Так это же по‐китайски, – разочарованно протянул он.

– Мне велено передать, я с себя эту оказию снимаю. – Степан поспешил проститься и покинул начальство в босоногом недоумении.

Утром невыспавшийся директор заехал к Шаховскому: следовало осметить урожай кормов. За чашкой кофею он вытащил загадочное послание и протянул его Веньямину Алексеичу, при этом не сводя глаз с беременной Дарьи Львовны:

– Вот, полюбуйтесь, что ваш садовник мне отправил. Сплошные рисунки. Рад, конечно, что люди такого высокого мнения о моей учености, но расшифровать не представляется возможным.

– Вообще‐то Федор зарекомендовал себя ответственным и старательным. – Шаховский взял в руки листы, повертел, недоуменно покачал породистой головой. – Однако его уже третий день нет на работе. Это настораживает.

– Дашенька, вы ведь мастерица в китайской грамоте. Посмотрите, голубушка, что там писано? – попросила свекровь невестку, уписывающую за обе щечки пшенную кашу с маслом.

Пополневшее розовое лицо с озорными ореховыми глазами довольно улыбнулось, загодя гордясь своими редкостными талантами. Вот смеялись, что она китайской тарабарщине обучается, а теперь, смотри‐ка, пригодилась. Тоненькие пальчики протянулись за бумагой.

– Так… Здесь слово «вода», дальше «огонь», «дом». Это про Китай. Что‐то парадное. Дальше «взял», «поднял»… Очень трудно, ничего не понятно. Так… «преступление», «бандит», «разбойник…». Снова «взял», прощения просит… Прощается… Я не очень понимаю. – Она взяла в руку стакан и продолжила чтение про себя, прихлебывая компот. Глаза внимательно изучали бумагу.

Старый князь с княгиней разочарованно переглянулись, Мануил Захарыч спрятал улыбку в подъеденные сединой усы.

– Письмо адресовано Веньямину Алексеичу. Оно совсем короткое. Но тревожное. Давайте второе распечатаем, – попросила Дарья Львовна.

– Думаю, так и следует поступить, учитывая, что адресат нам неизвестен. – Старый князь знал, что от него ждут разрешения, чтобы пренебречь хорошими манерами. – Может быть, оттуда разживемся информацией? – Из всех земных грехов он разрешал себе только любопытство.

В руках у княжны на этот раз оказались три листка, адресованные Сунь Чиану.

– Ну, ладушка, не томите! – заерзала, как гимназистка, Елизавета Николаевна. – О чем грамотка?

– Видите ли, китайский – это не французский. Тут разобраться непросто. – Княжна тяжело вздохнула, погладила круглый животик. – Вроде «поле» – нет, «могила», точно «могила», снова «могила». Это «деньги», еще три раза «деньги». «Папа», «мама», «еда», «работа», снова «работа». «Голова». «Лицо…» Явно что‐то случилось… Лучше бы найти кого‐нибудь пограмотнее. – Она испуганно рысила взглядом по листку.

– Вы не волнуйтесь, милая, вам вредно, – предупредила Елизавета Николаевна и тут же сама начала волноваться. – Да что за напасти с этим Федором!

– Здесь буквы – это имена. Maman, будьте добры, возьмите карандаш, – распорядилась Дарья Львовна. – С, А, Б, И, Л или Р, Г. – Она продиктовала кучу букв, из которых после немалых усилий присутствующим удалось собрать имена Семена, Егора и караван-баши.

– Это уже не шуточки, – насупился Веньямин Алексеич.

– Боюсь, Венюшка, нашему китайскому другу грозит опасность, – заметила княгиня.

Дарья Львовна тяжело дышала:

– Простите, я не могу принять на себя такой грех. Вдруг человеку грозит опасность, а я вам тут наперевожу… Надо послать за кем‐то, кто сведущ.

– А то ж они тут на каждом углу, – беззлобно съязвил Веньямин Алексеич.

– Действительно, неплохо бы разобраться в этом деле. «Могила…», «поле…», «смерть…». Это не поздравительное послание. – Мануил Захарыч, до того не придававший значения семейной беседе, тоже озадачился и с явным нежеланием отложил ведомость.

– Пожалуйста, давайте вызовем урядника. – Глаза Дарьи Львовны опасно покраснели и затянулись блестящей пленкой.

– Нет,