плохо? Если раньше он не смел помыслить о Глафире как о своей собственной жене, то поведение Семена многое меняло. Об этом следовало подумать. К вечеру насильник так и не явился, а караульный, дождавшись Аксиньи Степановны, сбегал к себе, взял еды и одежды, никого не встретил и вернулся на пост. Не то чтобы он ждал нападения, теперь уже не так, как накануне. Но мысли оказались больно важными, их следовало додумывать без шарканья чужих шагов, в привычной ямке сеновала. Вторую ночь он спал не тревожась: пока мать дома, злодей не нагрянет. Значит, битва состоится завтра. Ну ладно, Чжоу Фан готов, он не с пустыми руками. Утром снова проводил с крыши глазами гремящие подойники Аксиньи Степановны и чавкающую калитку. Спустился во двор, заглянул в окно и убедился, что Глаша так же лежит под одеялом – значит, жива, приходит в себя. Перекусил на обжитом сеновале и улегся дальше ждать Семена.

План восстановления доброго имени подвергся некоторой реконструкции. Он обелится, без этого невозможно: найдет Сабыргазы и вернет украденное, приедет на Каракуле в Кульджу, а потом сразу наведается в Новоникольское просить руки Глафиры. Она даст согласие, потому что вряд ли найдется жених после того, что произошло в стогу. Чжоу Фан всем расскажет, что он вовсе не безъязыкий садовник, а вполне успешный торговец, образованный, дальновидный. С его мнением сверяется партнер, его переманивают конкуренты. Он посадит Глашу между горбами и увезет в Китай. Так надежнее будет.

За несчастного немтыря ей замуж идти не больно‐то захочется, а за удачливого иностранного коммерсанта – почему бы и нет? Но все начнется в Петропавловске, без доброго имени его ни за что не пустят в счастливое будущее.

Солнце уже стояло в зените, а вредный Семен все не шел добивать свою жертву. Интересно получалось. Глафира тоже не торопилась на службу. Вот это да!

К вечеру Чжоу Фан начал волноваться. Может, самому наведаться к Семену – вон его дом, сверху прекрасно видно. Насильник тоже никуда не выходил – наверное, зализывал раны. Снова пришел вечер под ручку с Аксиньей Степановной, куры заснули на своих насестах. Сон почему‐то не заходил в лопоухую голову. Он смотрел на звезды и рисовал, как повстречается с Глафирой, что скажет. Раньше каждый день по многу раз виделись, а теперь почему‐то страшно стало. Чем больше представлял встречу, тем меньше она нравилась. Смолчать про насилие, которому стал свидетелем, нельзя. Ей наверняка стыдно, надо утешить, поддержать. Но слов таких нет. И… и ему самому почему‐то стыдно, что так получилось, что именно он увидел этот дергающийся зад, эти беззащитные белые ноги. Как на нее смотреть после увиденного?

Нет, он не стал меньше ее любить. Просто видеть почему‐то не хотел.

На третий день у Чжоу Фана закончились еда и терпение. Он собрался поставить точку в затянувшемся конфликте. Сейчас пойдет к неприятелю и скажет, что если с Глашиной головы хоть волосок упадет, то Семен на этом свете не жилец. С утра готовил фразу, учил наизусть. Потом сразу в Петропавловск. К князьям заходить прощаться резону нет, уговаривать начнут, не отпустят. Просто скажет Степану, что его позвали через посредника. Все равно на эту службу возвращаться не планирует.

Он поднялся на ноги, отряхнул сенную труху с одежды. Глафира так и не выходила из дома, и это славно. Совсем не было мочи ее видеть. Как будто это не он смотрел, как ее насилуют, а, наоборот, она стала свидетельницей его позора и унижения. Нет, категорически следовало отложить свидание с Глашей. Пусть замылится в памяти запах похоти на берегу реки. Чжоу Фан вздохнул и собрался спускаться. В это самое время возле домика Семена, куда он направлялся, остановился экипаж урядника, из которого выскочили Глеб Веньяминыч, Мануил Захарыч, сам полицейский чин и его товарищ сотский. Пришлось снова залечь.

Целый час ничего не происходило. Чжоу Фан совсем соскучился. К удивлению, прибывшие уехали назад другим составом: сначала вывели Семена с заломленными назад руками, усадили с полицейскими, потом за Мануил Захарычем приехал Степан, а Глеб Веньяминыч вообще пошел домой пешком. Интересно… То есть поговорить так и не удалось.

Ждать дальше мочи не было – и так провалялся три дня на чужом сеновале. Раз у Семена проблемы с властями, вряд ли он поднимет руку на Глафиру. Чжоу Фан вышел на улицу, пошел в усадьбу собирать вещи. Вести беседы не хотелось, не придумалось, что сказать, если начнут выспрашивать про Семена и Глашу. А ведь непременно начнут, не зря же того связали и увезли. Пришлось воспользоваться черным ходом. Незаметно пробрался к себе во флигель и через полчаса так же выскользнул назад. Он заседлал лошадь и поскакал, сам себе стыдясь признаться, что убегает‐то на самом деле от Глафиры, от своего стыда за то, что с ней приключилось.

Еще одна ночь на сене, теперь уже чужом, не новоникольском. Не спалось. Лошадь перебирала усталыми копытами, радовалась богатой жниве. Новые, интересные мысли проворными светлячками спрыгивали со звезд и закрадывались в лопоухую голову.

Зачем ему становиться правой рукой Сунь Чиана? Правая ли, левая – все одно не голова. Почему не открыть свою торговлю? Доказать, что нет его вины в происках коварного Сабыргазы, вернуть украденное, и ему поверят, отпустят товаров. Откроет лавчонку в Новоникольском, в ценах он прекрасно ориентируется, вся округа будет приезжать, кому ближе, чем до Петропавловска. И в Китае знает, у кого что заказывать. Вне конкуренции торговля расцветет, как майский куст. Почему же он раньше об этом не подумал?

И можно будет не бросать Солнце рядом со злодеем, оберегать ее, а может… и жениться.

Последнее слово он даже думал осторожно, пробуя, не обжигается ли. Распахнутые белые ноги не шли из головы. Раз другому можно похабно и по‐животному, то почему ему нельзя на правах законного уважаемого супруга?

На постоялом дворе он представился как Вай Ю. Прошел, заказал китайской похлебки. Старухи не было, гостей встречал приветливый старичок с блестящей, будто отполированной лысиной желтоватого цвета, как у свежеспиленной здоровой сосны.

– А у нас китайский караван стоит, – поведал хозяин, – напоследок решили занырнуть, в Расеематушке будут зимовать, у них туточки какой‐то заводец, вот и шлендают по чуть‐чуть, токмо для своих.

– О, привет Чжоу Фан! – завопил Лу Шен, едва завидев старого знакомого. – А тебе Сунь Чиан как раз письмо передал. И денюжку дал, чтобы довезли. Важное, видать, что‐то в нем. Думали, отправить с оказией.

Пальцы предательски затряслись, развязывая тесемку. Сломал печать, как