Отъезд был назначен на 21 апреля того же 1949 года. Менегини оставался в Италии, и потому было решено сыграть свадьбу, которая не обошлась без комических приключений. Свадьба Каллас напоминала комедию времен немого кино, где герои все время бегают за каким-то необходимым им предметом, но так и не находят его.

В самом деле, после того как Мария дождалась наконец документов, подтверждавших ее гражданское состояние, из Соединенных Штатов и из Греции, Менегини обратился в Ватикан с просьбой о разрешении на брак. Поскольку Мария была православного вероисповедания, а он — приверженцем Римско-католической церкви, церковный брак между ними без разрешения Ватикана был совершенно немыслимым в Италии. Однако Ватикан не торопился выдать столь необходимый документ. В конце концов Менегини узнал, откуда ветер дул: одному из его братьев удалось через Римскую курию заблокировать его досье. И теперь всякий раз, когда Баттиста звонил в Рим, он получал разные варианты одного и того же ответа: либо не хватало какой-то печати, либо подписи того или иного важного должностного лица… Несчастный жених уже не знал, какому святому молиться — и это меньшее, что можно сказать! Он удвоил свои хлопоты перед высшими церковными властями и молитвы перед Пречистой Девой, однако Ватикан по-прежнему тянул с разрешением на брак.

Между тем неумолимо приближалась дата 21 апреля — день отъезда Марии. Нервы молодой женщины были на пределе. Нам известно, что певица была весьма суеверной особой: в затягивании сроков свадьбы ей начало мерещиться дурное предзнаменование. И она уже подумывала об аннулировании контракта с импресарио из Аргентины! Можно догадаться, что сказал Туллио Серафин, когда она сообщила ему по телефону о таком повороте событий. Короче говоря, развертывалась настоящая драма по-итальянски… И вдруг произошло настоящее чудо: именно 21 апреля, в полдень, некий фабрикант, занимавшийся производством электрических плит, по имени Марио Орланди с торжествующим видом принес Менегини долгожданное разрешение на брак. Мы знаем, что пути Господни неисповедимы, но какими кривыми дорожками прошел этот достойный торговец электроплитами, чтобы раздобыть столь ценную бумагу, никто не узнает вовеки. Деньги способны делать чудеса даже в приемной Ватикана…

Как бы там ни было, бракосочетание было назначено на 4 часа дня в церкви Филиппини, родном приходе Менегини. Неожиданно возникло новое препятствие — на этот раз со стороны кюре. Дон Отарино — подобное имя встречается только в водевиле — разбушевался не на шутку: он отказывался венчать в стенах своей церкви православную и католика! К счастью, священнику пришла в голову удачная мысль, способная все уладить. Помещение старой ризницы, служившее ему кладовкой, где он хранил вышедшие из употребления статуи святых и сломанные стулья, не утратило своего статута освященного места, и достаточно было навести небольшой порядок, чтобы дело могло быть сделано. Проще говоря, он решил провести церемонию бракосочетания в помещении старой ризницы. Вот так посреди самых разнородных предметов и старого хлама Мария Каллас стала госпожой Менегини в присутствии всего двух свидетелей. Один из них и был тот самый сеньор Орланди, торговец электроплитами, который по праву заслужил эту честь…

Сразу же по окончании церемонии новоиспеченные супруги отправились из Вероны в Геную, где Марию с нетерпением ожидал Туллио Серафин. Ровно в полночь пароход «Аргентина» поднял якорь и отплыл в направлении Буэнос-Айреса, увозя на своем борту молодую жену господина Менегини. Таким образом, Мария отправилась в свадебное путешествие… без мужа. Вот что позднее написал Баттиста: «На генуэзском пирсе я испытал одно из самых тяжелых расставаний в моей жизни. Прошло всего восемь часов после того, как мы с Марией поженились. К нашей радости примешивалась горечь предстоящей разлуки».

Этот медовый месяц, мягко говоря, был довольно странным. Мы лишний раз убеждаемся в том, что для Марии карьера была превыше всего. Впрочем, она и сама этого не отрицала: «У меня не было личной жизни. Актриса должна принадлежать своему искусству…»

И это было правдой… до встречи с Онассисом. Однако всему свое время. А пока Мария, дрожа от нетерпения поскорее пережить новые музыкальные впечатления, в приподнятом настроении направлялась на пароходе в Южную Америку. Но молодая женщина не забывала и своего Титта, которого оставила на причале в порту Генуи. Она отправляла ему одно нежное послание за другим, на что впоследствии будет ссылаться Баттиста, уподобляясь нанимающемуся на работу служащему, предъявляющему рекомендательные письма. Мы можем процитировать отрывки из них:

«Мой Баттиста, почему ты отпустил меня? Надеюсь, ты больше не позволишь мне уехать так далеко и так надолго. Помни, любимый, что я по-настоящему живу только тогда, когда ты рядом со мной».

Или вот еще:

«Любовь моя, моя любовь, моя великая любовь! Похоже, что Бог решил покарать меня за любовь к тебе. Почему я должна находиться в разлуке с тобой в то время, как я не могу жить без тебя?..»

Столь нежные признания могут навести на мысль о том, что Мария испытывала к Баттисте самые пылкие чувства. Однако следует учитывать вообще склонность певицы к высокопарным высказываниям. В обычной жизни она продолжала вести себя так, словно находилась на сцене. В действительности же, как однажды признался мне Марио дель Монако, путешествовавший на том же пароходе вместе с Марией, она пребывала в отличном настроении, шутила с коллегами, с помощью Туллио Серафина усердно изучала партитуру «Травиаты». И вовсе не потому, что должна была петь в этой опере, а просто так, «для души»… Короче говоря, на протяжении всего путешествия она никому не портила настроения и не играла роль женщины, льющей слезы из-за разлуки с любимым мужем, даже несмотря на то, что погода отнюдь не была благоприятной, и Мария много дней страдала от морской болезни.

Впрочем, когда она спускалась с трапа в Буэнос-Айресе, у нее был весьма усталый вид. К тому же у нее вновь обострилось сердечно-сосудистое заболевание. И понятно, что, вынужденная петь в таком состоянии на первом представлении оперы «Турандот» в театре «Колон» 20 мая, она не набрала привычных ей очков. Критик в «Насьоне» — крупнейшем издании Буэнос-Айреса — отметил, что она преодолела огромные трудности, однако не затмила в этой роли своих знаменитых предшественниц. Он восхитился ее средним регистром голоса, но отметил «несколько форсированных высоких звуков» — упрек, который уже однажды высказывался в адрес Марии и будет высказываться еще не раз. Вместе с тем критик, без сомнения, был очарован ее артистическим мастерством, поскольку добавил в своей заметке: «Однако, бесспорно, она искупает все своим магнетическим присутствием».

17 июня, исполняя партию Нормы, Каллас уже объединила в восторженном порыве и зрителей, и критиков. Она выступила с блеском и как певица, и как драматическая актриса. В этот вечер ее репутация звезды мировой величины поднялась на новую высоту, а роль Нормы превратилась для нее в амулет, приносивший успех за успехом на протяжении многих лет.

2 июля она исполнила Аиду на сцене все того же театра «Колон», а 9-го спела на аргентинском телевидении и могла наконец вернуться в старую добрую Европу… к своему старому мужу.