малюсенькие яйца изумрудного цвета. «Гнездо» — это круглая чаша из листьев, расположенных внахлест, в нем покоятся яйцевидные почки. Каждая округлая почка состоит всего из десяти или двенадцати клеток, улавливающих свет и даже слабое мерцание. Увлажненная почка, в которой начался фотосинтез, вскоре станет самостоятельным растением, клоном своего родителя. А пока она остается в гнезде и ждет. Ждет события, которое унесет его прочь от родителя, туда, где есть пространство для роста, где можно создать собственную семью.

Небеса темнеют, гремит гром: время близко. Крупные капли дождя стучат по лесной подстилке, муравьи и мошки ныряют в мох, чтобы найти укрытие, иначе падающие с силой капли раздавят их. Но крепкий малыш Tetraphis с надеждой ждет — его устройство позволяет не бояться силы капель. Когда чаша с почками подвергается прямому попаданию, почки высвобождаются и вылетают наружу, гнездо пустеет. Почку может отбросить на расстояние до пятнадцати сантиметров, что для растения сантиметровой высоты совсем неплохо. В благоприятных условиях почка за одно лето производит новое растение. Споры отданы на милость переменчивого ветра, способного занести их куда угодно, они могут оказаться на скале, на крыше, посреди озера, а почки, скорее всего, окажутся в той же среде, что и родительская особь. Они служат для клонирования и поэтому содержат комбинацию генов, которая показала себя успешной на этом конкретном пне.

Споры же становятся результатом смешения генов обоих родителей, существует бессчетное множество комбинаций, и эти пылинки с необозримым потенциалом разлетаются в поисках счастья по неведомому миру за пределами пня. На этом же пне есть и другие участки, покрытые Tetraphis, но цвет его — коричневый, как у старого красного дерева. Причиной тому — густая поросль спорофитов, которые проклевываются из зеленых побегов внизу. Каждый спорофит заканчивается коробочкой, напоминающей открытую банку. Горловина ее утыкана четырьмя ржаво-красными зубцами, откуда и происходит название Tetraphis («четыре зуба»). Когда коробочка созревает, миллионы спор высыпаются и подхватываются ветром. Споры, продукт полового размножения, несут с собой перетасованные гены обоих родителей. У них есть преимущества — разнообразие и дальнее расстояние, но их шансы на успех исчезающе малы. Даже если эти крошечные организмы будут бережно перенесены в подходящее место — например, на другой еловый пень, — восемьсот тысяч спор дадут всего одно растение. Очевидно, перед нами — баланс между количеством и качеством. Почки в сотни раз больше спор и в сотни раз эффективнее их при производстве новых растений. Значительный размер и активный метаболизм открывают почкам куда более широкие перспективы. Ставя опыты, я обнаружила, что каждая десятая почка выживает и порождает новое растение.

Но вот шум сенных грабель прекращается, Поли шагает по усеянной солнечными бликами тропинке, благодарная летнему солнцу за его ласку. Я протягиваю ей свою бутылку с водой, она делает несколько глубоких глотков, вытирает губы тыльной стороной ладони и садится на еловый пень. Я показываю ей Tetraphis двух типов — колонии с бесполым размножением, почки которых для большей надежности остаются дома, и колонии, где активно идет половое размножение и отпрыски отважно пускаются по ветру. Она лишь кивает головой и смеется: знакомая история! Ее дочь, как и мать, после колледжа решила остаться с родителями и работать на земле. А старший сын Поли покинул родное гнездо и теперь учительствует на другом краю штата: ему совсем не хочется вставать до рассвета, чтобы подоить коров, и заканчивать трудовой день через много часов после возвращения стада домой.

Я смотрю на бревна и пни, покрытые Tetraphis, и обнаруживаю поразительную закономерность. Почки и споры встречаются на разных участках и почти никогда не сосуществуют рядом. Поскольку каждая репродуктивная стратегия — клонирование и половое размножение, — как правило, связаны с очень отличающимися условиями окружающей среды и конкретных разновидностей, я задаюсь вопросом о причинах такой закономерности. Почему представители одного и того же вида, на одном и том же пне, на разных участках выбирают либо клонирование, либо половое размножение? Как естественный отбор позволил одному и тому же растению демонстрировать два типа поведения? Мне пришлось надолго войти в глубоко личные отношения с Tetraphis, и я прониклась уважением и восхищением: этот мох мне как ученому многое дал.

Я сразу предположила, что причиной различия в способах репродукции является какое-либо свойство физического окружения. Может быть, неодинаковая влажность или особый набор питательных веществ в разлагающейся древесине? Я стала тщательно измерять воздействие экологических факторов, желая понять, соотносится ли какой-нибудь из них с половым размножением или клонированием. Я таскала с собой рН-метр, экспонометр, психрометр и куски гниющих бревен в упаковке, чтобы отвезти их в лабораторию для анализа влажности и содержания питательных веществ. Спустя много месяцев после получения долгожданного анализа данных я обнаружила, что никакой корреляции нет. Репродуктивный выбор Tetraphis не поддавался объяснению. Но если я что-нибудь и вынесла из скитаний по лесу, так это убеждение, что беспричинных закономерностей не бывает. А чтобы найти причину, надо было попробовать увидеть окружающую действительность так, как ее видит мох, а не человек.

В традиционных индейских сообществах обучение происходит совсем не так, как в американских государственных школах. Дети учатся, приглядываясь, прислушиваясь, набирая опыт. Ожидается, что они станут учиться у всех членов сообщества, будь то люди или нет. Прямой вопрос нередко считается грубостью. Знание нельзя взять, оно должно быть дано. Учитель дарует знание лишь тогда, когда ученик готов получить его. Часто обучение заключается во внимательном наблюдении, распознавании закономерностей и их значения с опорой на опыт. Предполагается, что есть много разновидностей правды, и для каждого рассказчика истинна его собственная реальность. Научный метод, который мне преподавали в школе, подразумевает прямые вопросы, бесцеремонное требование, вместо ожидания, что знание откроется само. Благодаря Tetraphis я стала понимать, как нужно учиться по-другому: пусть мох сам расскажет свою историю, не надо писать за него.

Мхи не говорят на нашем языке, они соприкасаются с миром не так, как мы. А потому, чтобы учиться у них, я решила сменить темп, поставить опыт, который будет длиться не месяцы, а годы. Для меня хороший опыт — это как хорошая беседа. Каждый рассказчик создает зачин для следующего. В расчете узнать, как Tetraphis выбирает репродуктивную стратегию, я попыталась выслушать его историю. Я рассматривала колонии Tetraphis с человеческой точки зрения, как куртины мха на разных стадиях размножения. И мало что выяснила. Пришлось признать: куртина мха не есть некая сущность, это произвольная единица, удобная для меня, но мало что значащая для мха. Каждый стебель мха воспринимает мир