Аналогичное произошло позднее, пожалуй, также и с Л.И. Брежневым. К концу хрущевского периода острой стала потребность в стабильности, даже передышке от бесконечных перетрясок и рывков вперед-назад. И уж что-что, а стабильность, неприязнь к переменам Брежнев в себе воплощал. Но опять же, как только вышли на первый план другие общественные потребности, эти качества руководителя стали вредными для общества, обратились в существенные предпосылки застоя. В обоих случаях (как и со Сталиным) общество получило, так сказать, больше, чем изначально хотело. И оказалось беззащитным, так как не имело демократических механизмов.

Но это уже не учебник, а навеянные им мысли. Мысли, так сказать, задним числом.

В оценке самой сталинской деспотии, ее характера и последствий О.В. Куусинен был однозначно жестким, отказывался прятать ее несовместимость с социализмом, коммунистическими идеалами, ссылками на «историческую необходимость», «строгие требования» периода перехода от капитализма к социализму. В то время он, правда, всего, что думал, публично высказать не мог.

Но несколько лет спустя, выступая на пленуме ЦК КПСС в феврале 1964 года с критикой теории и практики маоизма, Оттого Вильгельмович изложил давно уже выношенную им идею: «В действительности в Китае (речь шла о Китае в канун «культурной революции». – Г. А.) нет никакой диктатуры народа, нет диктатуры пролетариата, нет и авангардной роли компартии. Вся псевдомарксистская фразеология китайских руководителей есть лишь камуфляж для маскировки той диктатуры, которая там в самом деле имеется. Это диктатура вождей, а точнее говоря, диктатура личности»[3].

Как рассказывал мне в те дни А.С. Беляков, когда он после пленума зашел к О.В. Куусинену и поздравил его с удачным выступлением, тот сказал: «Там речь шла не только о Мао Цзэдуне». Другими словами, начиная с мыслей, изложенных в учебнике, Куусинен шел к важному теоретическому и политическому выводу, который высказал уже в конце своей жизни, в 1964 году, о перерождении диктатуры пролетариата в диктатуру личности. «Простили» тогда ему этот вывод, думаю, потому, что отнесли его за счет «увлечения» в полемике с Мао. Ниже я еще расскажу о принципиальном значении этой полемики для развития общественно-политической мысли в нашей стране.

Но вернемся к книге «Основы марксизма-ленинизма». Параграф о культе личности был очень важен и злободневен тогда, но он, как и главы об истмате и диамате, вообще «учебниковые» разделы, был отнюдь не главным достижением и отличием этого труда. Думаю, что настоящий творческий прорыв, по тогдашним масштабам, конечно, был сделан в политических разделах книги – там, где речь шла о политике нашей страны, о политике и тактике коммунистических партий.

Учебное пособие «Основы марксизма-ленинизма», в общем, как считали не только мы, но и большая часть рецензентов, которым рассылалась рукопись накануне сдачи в печать, могло тогда стать явлением в нашей идеологической жизни. Но не стало. В какой-то мере из-за ревности именитых авторов конкурирующих учебников, вышедших в то время, да и вообще официальных идеологов нашей партии (надвигалась работа над новой программой КПСС; поначалу Хрущев поручил Куусинену возглавить ее, но потом «старика» оттерли более шустрые «теоретики», что, безусловно, сказалось и на качестве этого документа). Но главным было все-таки другое. В 1959 году, когда вышел учебник, уже весьма значительной была консервативная оппозиция курсу XX съезда КПСС. И она-то с первого взгляда распознала суть этой работы.

Едва ли пришлась книга по душе, в частности, М.А. Суслову. Мои друзья, работавшие в аппарате ЦК КПСС, рассказывали, что тогдашний секретарь ЦК по идеологии Л.Ф. Ильичев тоже не терпел наш учебник. Передавали, что в узком кругу ответственных сотрудников отдела этот закоренелый сталинист называл книгу под редакцией О.В. Куусинена «социал-демократической». Такие оценки подхватывались тогда с ходу и охотно повторялись консерваторами, в частности в Академии общественных наук. Немилостью идеологического руководства объясняется и ничтожный для такой работы тираж: первое издание – 300 тысяч, второе – 400 тысяч. И это для учебника, специально рассчитанного на массового читателя. Для сравнения: только в ГДР учебное пособие издали на немецком языке тиражом миллион экземпляров.

В печати учебник практически не рецензировался, никто не отметил его реальных достоинств. Никто не позаботился о его изучении в сети партпросвещения. В немалой степени по всем этим причинам учебник не получил должной популярности и авторитета в стране.

Но если говорить об идеологических, теоретических и политических кадрах, особенно молодых, многие из которых, скорее всего, учебник прочли, то они получили немало пищи для размышлений. В этом смысле он, как мне кажется, сработал. Читали его и коммунисты за рубежом; учебник был переведен на основные европейские языки.

Думается, эта работа, занявшая в общей сложности (имея в виду оба издания) более трех лет, стала известной вехой в развитии нашей политической мысли и по той причине, что генерировавшиеся творческим коллективом идеи через самого Куусинена и тех, кто с ним работал (некоторые из этих людей вскоре заняли ответственные посты в аппарате ЦК КПСС), все же нашли путь в политический процесс. И тем самым оказали известное воздействие на решение ряда крупных вопросов теории и политики.

И хотя коэффициент полезного действия в данном случае оказался не очень большим, в то время и это было важно, поскольку в теории, в общественной и политической мысли дело с места почти не сдвигалось. Мало того, то там, то здесь начинались контратаки сталинизма.

Мне кажется, что Отто Вильгельмович видел свою роль, свою миссию в том, чтобы стать как бы мостом, соединяющим Ленина, ленинизм с послесталинским руководством Советского Союза. При этом, конечно, следует учитывать различие эпох. Для Ленина объективно главным была борьба с «ревизионизмом справа», со II Интернационалом. В последующем на первый план выдвинулась борьба с «левизной». Ленин ее опасность тоже видел, но выражал надежду, что «левый коммунизм» как «течение молодое» может быть «легко излечено»[4]. Надежда эта не оправдалась, в том числе в двух первых громадных государствах, где победили революции, – России и Китае.

Важно, однако, то, что Куусинен подхватил нить борьбы с левой угрозой, выпавшую из рук Ленина, и продолжал тянуть ее дальше. В нелегких условиях он, как мог, развенчивал «левизну», псевдомарксистскую фразеологию некоторых коммунистов и мелкобуржуазных «революционеров».

Одно мое добавление – политическое. О.В. Куусинен избегал разговоров о прошлом, в которых затрагивались бы какие-то личные темы. Видимо, в его прошлом были страницы, с которыми он сам не мог примириться. Мои чисто умозрительные догадки: он не мог и не решился в свое время вступиться за своих близких и за товарищей, попавших в мясорубку сталинских репрессий, и не хотел об этих жизненных ситуациях вспоминать. Впрочем, как мне рассказывал Ю.В. Андропов, в период работы в Карелии Отто Вильгельмович спас его от серьезных неприятностей во время «ленинградского дела». То же самое, возможно, относится к событиям конца 1939 – начала 1940 года, когда ему пришлось возглавить так называемое териокское правительство Финляндии, созданное Сталиным. Я не раз с трудом преодолевал сильное искушение спросить его об этом периоде жизни. А сам он никогда о нем не говорил, возможно, и потому, что где-то ощущал свою вину, хотя едва ли мог в то время что-то сделать, чтобы избежать драматического развития событий. Я потом думал, что в сталинские времена он натерпелся немало унижений и страха. И это было одной из причин того особого, в известной мере слепого уважения к Хрущеву, преданности ему. Я помню единственную ссору с Куусиненом – когда я и Шейдин в разговоре с ним выразили возмущение тем, что книга очерков о поездке Хрущева в США – «Лицом к лицу с Америкой» – получила Ленинскую премию, и тогда нам здорово от него попало.