– Мне понравится все, что понравится тебе, – констатировал я, – и, дорогая, не настаивай. Спроси любого мужчину, и тебе скажут, что я прав.

Она вздохнула:

– Иногда мне кажется, что я тебя утомляю.

– Любимая, не говори ерунды. – Я еле сдерживался, чтобы не бросить трубку. – Будь хорошей девочкой, погуляй по бутикам одна.

Надежда неожиданно сдалась:

– Что ж, будь по-твоему. Я слишком люблю тебя, чтобы тебе перечить.

– Вот и умница.

Я бросил телефон на стол и стал разбирать бумаги. Цифры мелькали перед глазами, и я ничего не понимал. Я думал о моей прекрасной незнакомке и страдал оттого, что ее не было в моей жизни.

Киев, 1898 г.

Они медленно шли по улицам весеннего города, и Василий, опустив голову, смотрел на асфальт, орошенный утренним дождиком.

В полном молчании супруги поднялись на крыльцо и оказались в гостиной.

Двое слуг зачехляли мебель: Тарновские покидали дом, выставленный на продажу, и переезжали в съемную квартиру.

Василий тяжело опустился на стул и крикнул:

– Зина, принеси мне графин водки и какую-нибудь закуску.

Худенькая конопатая служанка лет тридцати, оторвавшись от мебели, ринулась на кухню.

Мария с грустью подумала, что и ее, преданную Зиночку, придется уволить: Тарновский-старший не мог давать им достаточно денег. Может быть, удастся сохранить хотя бы горничную для детей… Иначе придется похоронить себя в детской и у плиты.

Ловкая Зиночка принесла запотевший графин и несколько кусков вяленой рыбы и поставила перед Василием.

Он быстро наполнил стакан и с жадностью выпил, не закусывая.

Жен поморщилась:

– Зачем ты пьешь с утра?

Он поднял на нее осоловелые глаза, снова наполнил стакан, опрокинул в себя и расхохотался:

– Разве тебя это волнует? Ну и тварь же ты, Мара, какая тварь! Ты угробила моего брата. Думаешь, мне неизвестно о ваших походах в гостиницу? Да об этом говорит полгорода. Люди не дураки, во всяком случае, не глупее тебя. В твои паучьи сети мог попасться разве такой дурачок, как мой братец. Что ты ему наобещала? Большую и чистую любовь? – Он снова захохотал, широко разевая рот, так, что было видно горло. – И тебя не смутило, что ему всего семнадцать? Впрочем, ты развратная мерзкая женщина.

Она вздрогнула, побледнела. Никогда еще Василий не говорил с ней в таком тоне, никогда не обзывал такими обидными словами.

На мгновение самообладание изменило ей, но только на мгновение. Она сжала кулаки и выдохнула:

– И это говоришь мне ты? Ты, который менял любовниц как перчатки, и даже чаще? И толку-то от твоих любовных похождений не было никакого.

Он качал головой, что-то мычал и пил из графина, уже не утруждая себя наполнением стакана.

– А хочешь знать, зачем я это сделала? – Мария приблизила к нему белое, бескровное лицо. – Ты сам говорил, что вас трое наследников. Так вот. Благодаря мне наследников осталось только двое – ты и София.

Василий сдвинул брови, швырнул графин на пол и поднялся:

– Значит, ты действительно свела его в могилу… Ах ты тварь! Тебя интересуют только деньги. Деньги и мужчины.

Он сжал кулаки и двинулся на нее. Мария взвизгнула, попыталась бежать, но передумала и, выпрямившись, застыла у стены:

– Только тронь меня… Пожалеешь, – прошептала она. – Я убью и тебя.

Василий замахнулся, испытывая желание ударить по этому смазливому бесстыжему лицу, – и опустил руку.

– Я не могу ударить женщину, – признался он горестно, – даже такую тварь, как ты.

Стукнув кулаком по роялю, наполовину упакованному в чехлы, он пошел к себе, а Мария, тяжело дыша, медленно опустилась в кресло и сплела пальцы. Ее растерянный взгляд скользил по тяжелым бархатным малиновым портьерам, отмечая каждую складку, каждый изгиб, потом выхватил пол с блестящими каплями водки и битым стеклом.

Такого поворота она не ожидала. Василий никогда не выказывал привязанность к Петру, наоборот, часто подшучивал над ним и над его вспыльчивостью. Но самым неприятным для женщины было то, что их свидания не остались тайными.

Но кто узнал о их преступной связи? Кто рассказал Василию? Может быть, швейцар? Может быть, той суммы, которую Петр совал в его огромный боксерский кулак, оказалось недостаточно?

Как бы то ни было, это бросало тень на ее честное имя. Она понимала: их с Василием все равно будут принимать в высшем свете, потому что многие дамы вели себя гораздо распущеннее ее, но за спиной станут шептаться, показывать пальцем, а этого ей не хотелось. А еще ей не хотелось встречаться со свекром и свекровью, с их осуждающими взглядами.

Оставалось только одно – уехать за границу, хотя бы на время.

Денег от продажи дома должно было хватить с лихвой. А потом… А потом будет видно.

Карлсбад, 1899 г.

Мария под руку со своей новой подругой Александрой Протасовой, женой богатого помещика, чинно прогуливалась возле источника, придирчиво окидывая взглядом всех хорошо одетых женщин.

Раньше они вызывали у нее восхищение, желание в чем-то подражать – хотя бы в манере носить шляпку, но теперь пробуждали только раздражение и гнев.

Несколько месяцев назад они переселились в самую дешевую гостиницу, в маленький номер со скрипучими кроватями и желтыми застиранными простынями. Деньги от продажи дома и наследство Василия – он получил свою небольшую долю после смерти отца – были потрачены.

Василий в отчаянии написал письмо матери, но она, еще не пришедшая в себя после самоубийства Петра и неожиданной кончины мужа, занималась продажей имения и отвечала, что много за него не дадут.

Так они и оказались на окраине города, в бедном районе. К тому времени Марии до смерти надоел Карлсбад, с минеральной водой, отдававшей ржавчиной, с чванливым пустым обществом, кичившимся своей родовитостью и деньгами. Их пустые разговоры о еде и нарядах раздражали и вызывали тоску. Она пробовала завести знакомства с людьми, слывшими умными и прогрессивными, но они не очень хотели с ней знаться. Эти люди предпочитали мужскую компанию, где ей не было места.

От скуки Мария сошлась с Александрой Протасовой, маленькой курносой дворяночкой, довольно хорошенькой, но глупой как пробка. Она с удовольствием ссужала Тарновскую деньгами, не требовала их возвращения, потому что не привыкла их считать, и тем самым заслужила благосклонность Марии. Она делала вид, что слушала веселую болтовню Протасовой, а сама погружалась в невеселые думы о будущем, рисовавшемся ей в самых черных красках.

Василий, не привыкший работать, пил, гулял, оставался ночевать у любовниц, которых почти не прятал, играл в карты, швыряя большими суммами и не заботясь о том, что скоро его детям будет нечего есть.