узнавал, как пройти к тому или иному адресату – художнику или коллекционеру. Они всегда вежливо, охотно и терпеливо объясняли (я не владел бегло французской речью), а если я и после этого шел не в нужном направлении, останавливали и уже жестами показывали, куда следует идти»[200]. В общем, по его собственным словам, «настолько освоился и осмелел», что решил «махнуть» в Ниццу к Шагалу.

«Приехали, встретились, обнялись, поцеловались и сразу же установился сам собою контакт и простое обращение друг к другу. Марк Захарович совсем не такой уж и старик, бодрый, веселый, подвижный. Я привез ему бутылку «Столичной» (странно сейчас об этом писать, но так было: мы без «Столичной» в гости не являлись), старик был доволен. И пошел разговор. Расспрашивал о Русском музее, восхищался коллекцией, его работой. Все говорил об особенностях наших[201] людей, отмечал бодрость их голоса, ясность взгляда, уверенность в будущем. И все время трогал меня руками как инопланетянина, то на коленки мне положит их, то на плечи, то просто за руки берет и держит. Заговорили о возможности его приезда в Москву и Ленинград. Я по наивности приглашаю его и обещаю, по крайней мере, в Ленинграде все устроить как можно лучше при его приезде. Конечно, ему очень хочется приехать на родину. “Но ведь моих картин там не выставляют, – говорит он. – Как же я приеду? А если бы я приехал, вы бы выставили мои работы, вам было бы неловко не выставить. А я силой никого заставлять не хочу и вообще мне ничего не надо, только была бы возможность работать”. Приезжайте хоть туристом, уговариваю я. Это была обезоруживающая бестактность и непонимание величины художника и вытекающих отсюда взаимоотношений. “Нет! – сказал он. – Ведь меня надо приглашать!”. И я понял: на правительственном уровне»[202].

Наталья Гончарова

Евангелисты. Тетраптих. 1911

Холст, масло.

Государственный Русский музей

Картины поступили в 1966 из Министерства культуры СССР как дар А. К. Ларионовой

Знакомства с художниками, коллекционерами и арт-дилерами, с такими, например, как Лев Гринберг, легендарным основателем существующего и поныне антикварного магазина «A là Vielle Russie», имело для Пушкарёва очень конкретную цель – пополнение собрания Русского музея. В отделе рукописей Русского музея в фонде Пушкарёва сохранился документ, который так и называется: «Список произведений живописи и графики, поступивших в ГРМ в результате поездок В. А. Пушкарёва за границу»[203]. Для удобства все произведения разделены по фондам – живопись, рисунок и «графика советского времени». Открывают перечень живописи четыре «Евангелиста» (1910) Натальи Гончаровой. О том, как Пушкарёву удалось заполучить эти и другие произведения знаменитой пары авангардистов – Гончаровой и Ларионова, директор Русского музея разъяснял в своем отчете о командировке. «А. К. Ларионову[204] я посетил трижды и посмотрел, что было возможно в совершенно захламленной квартире. Однако все значительные работы М. Ларионова отправлены в настоящее время на его выставку в Лион, а работы Гончаровой находятся где-то на мебельном складе. Поехать туда и посмотреть их так и не удалось. А. К. Ларионова чувствует себя неважно, как она говорила, и не в состоянии совершить столь большое предприятие, как поездка на склад и работа там с картинами, чтобы их показать. Она обещала это проделать “в следующий мой приезд в Париж”. Многие художники и люди, с которыми я встречался, выражали озабоченность состоянием картин Гончаровой и необходимостью их спасать. Я говорил А. К. Ларионовой о возможности покупки у неё работ Гончаровой и Ларионова на советские деньги с тем, чтобы заплатить её сёстрам. Особой заинтересованности она при этом не выказала, но согласилась, что такой вариант возможно осуществить несколько позже. Что касается архива, то она его сейчас разбирает и собирается начать книгу о Гончаровой тоже. Насколько это вероятно – судить трудно. Тем не менее, я уже взял более 100 набросков и листов, напечатанных по трафарету Гончаровой и Ларионова, и три работы маслом невысокого художественного уровня. Наброски Гончаровой – это главным образом эскизы костюмов, и после просмотра их в Русском музее, вероятно, мы их передадим в театральный музей, печать по трафарету – это альбом путешествий по Турции М. Ларионова – останется в Русском музее. Три работы маслом – останутся в запасниках Русского музея. Акты приема этих вещей будут присланы дополнительно. Я договорился с А. К. Ларионовой, что при разборе всего оставшегося имущества она будет передавать в посольство некоторые работы Гончаровой и Ларионова, главным образом не завершенные, комплекты старых журналов по искусству, вырезки и репродукции их работ и другие материалы архивно-вспомогательного значения»[205].

Замыкал трехстраничный список предметов раздел «графика советского времени», где были упомянуты (одним пунктом!) «96 пачек архива А. Н. Бенуа». В фильме «Тихая война Василия Пушкарёва» говорится о том, что директору Русского музея удалось «вернуть на родину» из-за границы около 1500 произведений живописи и графики[206]. И я с этими результатами подсчета склонна согласиться.

Серия статей В. А. Пушкарёва была опубликована в журнале «Наше Наследие» в выпусках № 34 (1995), № 47 (1998) и № 48 (1999).

Василий Пушкарев

Мои командировки в Париж[207]

Наш журнал уже дважды публиковал воспоминания Василия Алексеевича Пушкарева, более четверти века возглавлявшего Государственный Русский музей именно в те годы, которые теперь принято называть застойными. Публикации эти были посвящены первой большой выставке К. С. Петрова-Водкина (6, 1991) и малодоступным в те времена знаменитым запасникам музея (№ 28, 1993).

Сегодня мы предлагаем читателям воспоминания Василия Алексеевича о его парижских командировках. В этих поездках его усилиями было возвращено на родину более двадцати произведений живописи и около полутора тысяч листов графики выдающихся мастеров русского изобразительного искусства.

Зинаида Серебрякова

Первая моя поездка во Францию состоялась в начале ноября 1963 года. Тогда мы с азербайджанским художником Таиром Салаховым были командированы на III Парижскую Биеннале, где участвовали и наши художники. Салахова впервые выпускали в капиталистическую страну и к нему, вероятно, очень долго подбирали «надежного человека». В Москве его не нашлось, и, по предложению председателя правления Союза художников С. В. Герасимова, на эту роль был приглашен из Ленинграда я. В Париж мы попали только 3 ноября, в день закрытия выставки. Пять часов подряд мы ее смотрели до самого закрытия. Командировка была всего на семь дней, и остальные дни мы осматривали Лувр, осенний салон в Гран Пале, мелкие галереи и, конечно, город. В посольстве познакомились с Жаном Эффелем, Ксенией Пуни, Ниной Кандинской, провели вечер у Фужерона, смотрели его картины и пили коньяк пятидесятилетней давности. Он жаловался, что художнику-реалисту все трудней становится существовать своим искусством.

Вечерами я бывал у Зинаиды Евгеньевны Серебряковой, Андрея Львовича Бакста, Анны