Я рассказал об этих нескольких эпизодах для того, чтобы показать, как трудно и с какими невероятными зигзагами пробивалась дорога к настоящей выставке, к настоящему торжеству и признанию художника. Ещё маленькая деталь. Филонов, как известно, не продавал своих картин, они все должны были принадлежать Советскому государству и образовать музей аналитического искусства – отдельный музей Филонова. Но все же каким-то образом за границей оказалось несколько его произведений. Я не изучал специально этого вопроса. Думаю, что главными «виновниками» здесь являются частные владельцы и коллекционеры. Однако, как известно, всегда находятся и любители поживиться за чужой счет. Они окружали и доверчивую Евдокию Николаевну. В последний период её жизни к ней втерлась в доверие искусствовед Гудкина[171] и под видом написания монографии о Филонове выкрала у неё 5–7 вещей, которые ушли за границу. Состоялось расследование, Гудкина была осуждена, теперь, наверное, уже давно на свободе, а вещи утрачены навсегда. Некоторые из них теперь находятся в собрании Людвига (ФРГ).

Второй случай более странный. В Париже, в центре Помпиду, оказалось восемь рисунков Филонова. Они опубликованы во французском журнале «Cahier d’Art» за 1983 год. Такие же точно рисунки, с небольшими отклонениями, находятся и в Русском музее. Для творческого метода Филонова копии своих работ исключены. Значит, где-то оригиналы, а где-то подделки. Западное искусствоведение очень и очень неплохо знает творчество наших художников авангарда, теперь уже и творчество Филонова. И приобретение сразу восьми подделок в центре Помпиду вряд ли возможно. Значит, у нас в Русском музее кто-то имел допуск к произведениям Филонова при директоре Новожиловой, которая лично контролировала посещение фондов, сделал копии и подменил ими оригиналы. Меня удивляет, что этот случай стараются замять всеми способами. А между тем при современных технических возможностях экспертиза может точно ответить на все вопросы.

И последнее. Открытие выставки произведений Филонова – такое важное событие не только в истории нашего, отечественного искусства, но и мирового. Однако на открытии я не встретил ни одного представителя органов, руководящих культурой. Странно. Гораздо менее заметные вернисажи собирают целый руководящий иконостас.

Увидеть Париж ииии…

В Париже Василию Пушкарёву удалось побывать несколько раз – в 1960-х! А в 1990-е он опубликовал несколько статей с воспоминаниями об этих поездках с общим заголовком «Мои командировки в Париж»[172] Первые фрагменты этих воспоминаний Пушкарёв написал в январе 1992 года – всего через год, после того как прекратила свою деятельность Комиссия по выезду за границу, а значит возможность увидеть любую страну мира – пусть даже чисто теоретически – появилась у каждого. Для граждан постсоветского пространства 1990-х Париж все ещё оставался экзотикой – манящей и труднодоступной. Воспоминания Пушкарёва читались на одном дыхании – ведь, кроме всего прочего, на их страницах мелькали фамилии Бенуа, Серебряковой, Анненкова, Шагала….

Авторство знаменитой фразы «Увидеть Париж и умереть!» приписывают советскому писателю Илье Эренбургу, в общей сложности прожившему во Франции 20 лет. Уехав во Францию ещё в 1920-х, в СССР он вернулся только в 1940 году. В 1950-х годах Эренбург, горячий поклонник авангарда, сделал многое для того, чтобы в Москве состоялась выставка его друга юности – к тому времени уже знаменитого на весь мир и многие годы запрещенного в СССР Пабло Пикассо. В отношении же Парижа советским людям писателю приходилось верить на слово. В 1931 году в Москве была издана книга Эренбурга «Мой Париж», в которой были не только его размышления о городе, но и собственноручно сделанные фото – лавочники, скамейки, старики, художники. Узнать о парижских скамейках и прочих вещах, о которых писал Эренбург, большая часть населения Советского Союза могла только из книг. Выезд за границу для советских граждан был многие годы серьезно ограничен. Увидеть своими глазами Париж, а также Лондон, Прагу или Хельсинки (в общем, любой несоветский город) вплоть до 1955 года можно было, только оказавшись там в составе делегации или в командировке.

Рассказ о советском заграничном туризме первой половины XX столетия начинается и заканчивается повествованием о двух круизах вокруг Европы – на теплоходах «Абхазия» и «Украина» в 1930 и 1931 году соответственно. Оба судна, построенные на балтийских верфях, должны был совершить переход вокруг Европы в порт приписки – Одессу. Этим обязательным и необходимым «перегонам» суждено было стать частью рекламной кампании счастливой жизни рабочих страны Советов. Особенно эффектным, конечно, был первый круиз. Путевки на него от «Общества пролетарского туризма и экскурсий» получили 257 ударников труда I пятилетки из Москвы, Ленинграда, Иваново-Вознесенска, Нижнего Новгорода, городов Украины, Урала, Северного Кавказа и Закавказья. На маршруте Ленинград – Данциг – Гамбург – Неаполь – Константинополь – Одесса – Москва участников встречали работники советских полпредств, а в Неаполь на все дни стоянки «Абхазии» специально прибыл Горький. Эти встречи дополнительно подчеркивали значимость происходящего, а беседы путешествующих с дипломатами способствовали выработке верной трактовки нового опыта: «своими глазами увидеть проявления экономического кризиса в капиталистических странах» и «лишний раз убедиться в преимуществах советского строя и в правоте нашей коммунистической партии»[173].

Надо сказать, что командировка – особенно музейная – за границу в 1930-е годы тоже была редкостью и неизменно оборачивалась для командированного большой опасностью. Одним из ярких примеров здесь может послужить история Татьяны Львовны Лиловой[174]. В 1925 году она окончила Академию художеств по специальности «художник-скульптор», в 1926–1929 годах заведовала Музеем-квартирой В. И. Ленина, потом работала в «Антиквариате». В 1930 году Лиловая пришла в Эрмитаж: с 1930 по 1934 год была заведующей сектором западноевропейского искусства, с 1934-го по 1936-й – заместителем директора по научной работе[175]. В 1935 году она была направлена в длительную заграничную командировку (с апреля по октябрь 1935 года) для сопровождения картин из собрания Эрмитажа на выставку Тициана в Венецию и для экспонирования эрмитажных произведений на выставке шедевров итальянского искусства в Париж. В анкете, направленной в Комиссию по получению заграничных командировок при Наркомпросе, в графе «цель поездки» было указано: «изучение современного искусства, изучение музейного дела, а также покупка для музеев СССР произведений современных западных художников в интересах реэкспозиции и пополнения музея»[176]. За время командировки Лиловой удалось побывать в Риме, Флоренции, Милане, Лондоне[177]. В августе 1936 года, менее года спустя после возвращения, Лиловая была исключена из партии и уволена из Эрмитажа[178]. С тех пор она больше никогда не работала в музеях и не занимала хоть сколько-нибудь высоких постов: с 1937 по 1946 год жила в Сталинабадe[179], работала в местной школе, а после возвращения в Ленинград занимала должность скульптора-модельера фарфоровой скульптуры на Ленинградском фарфоровом заводе[180]. Глядя на даты, очевидно, что ей очень повезло увидеть Париж – и остаться в живых.

В те годы, когда Василий Пушкарёв возглавил Русский музей, поездки за рубеж были все ещё очень редкой возможностью. Перестали быть опасными, но