Нюся с готовностью соглашается и тащит большую коробку. Начинает складывать в нее разбросанные игрушки. Хочу ей помочь, но Иван неожиданно перехватывает меня за руку и тянет на себя. Замираю, не зная, как реагировать. Просто смотрю в его глаза и не шевелюсь, лишь сердце колотится, как сумасшедшее.

– Родители. – За спиной раздается голос Галины Федоровны.

Мы резко расходимся в разные стороны и оборачиваемся.

– Ребенку спать пора, а у нас еще процедуры. Да, Нюсь?

– Какие процедуры? – хмурюсь я, ничего не понимая.

– Нет, не хочу, – начинает канючить Нюся.

– Надо, – строго говорит Иван.

– Я хочу с папой.

– Бери свою Илиску и пойдем, – усмехается он и оборачивается ко мне.

– Илиску? – недоуменно смотрю на него. Иван что, был в моей квартире? Господи… этого только не хватало.

– Я скоро вернусь, и мы поговорим, – говорит он тоном, не терпящим возражений.

Мне ничего не остается, как кивнуть. Бежать все равно некуда. Провожаю их троих взглядом, обнимаю себя за плечи и подхожу к окну. Поговорим. О чем? Что он хочет услышать? Что я хочу ему рассказать?

Смотрю в окно и пытаюсь осмыслить свои эмоции. Все происходит как-то слишком быстро и неправильно. Не так, как должно быть. Вроде головой понимаю, что нахожусь не на своем месте, но в то же время не хочу быть нигде больше. Здесь, рядом с Ванечкой, я вновь обретаю себя. Вновь дышу полной грудью и ощущаю вкус жизни. Это сумасшествие. Неконтролируемый приступ ностальгии, щедро приправленный непроходящей тоской. Но мне так хорошо в этом безумии, что хочется продлить его по максимуму.

Ощущаю себя как-то странно, словно в свободном парении. Это и будоражит, и пугает одновременно. Я так привыкла просто существовать, что сейчас сложно окунуться в жизнь, полную красок. Сложно рассчитывать на кого-то, кроме себя.

Иван хочет поговорить, но я не готова копаться в прошлом. Не могу выворачивать наизнанку свою измученную душу. Что это даст? Ничего, кроме новой боли и разочарования. Возможно, мы стали другими, но то, что случилось много лет назад, уже не изменить. Его предательство всегда будет стоять между нами. Как бы мне ни хотелось – забыть не получится…

Но искренность Ивана подкупает. Не вижу в нем ни фальши, ни лжи, но все же не могу не сомневаться. Наверное, я слишком долго существовала в своем иллюзорном мире, отгородившись от всего непроницаемой стеной. Разучилась взаимодействовать с внешней реальностью. Надо как-то перестроиться и научиться вести диалог с Иваном. У нас общая дочь, и этого уже не изменить. Девочка тянется к нему, и я просто не имею права лишать ее возможности общаться с отцом.

Но как это сделать, когда от его голоса волоски на теле становятся дыбом, а сердце колотится раненой птицей. Ничего не прошло, и ничего не забылось. Я по-прежнему остро реагирую на его присутствие. Как оказалось, мои чувства со временем не испарились, а стали глубже. Вросли в меня. Стали неотъемлемой частью.

Чувствую приближение Ванечки задолго до того, как за спиной слышатся шаги, и инстинктивно напрягаюсь, готовясь к глухой обороне. В отражении окна вижу его сосредоточенное лицо и зябко веду плечами. Судя по всему, настроен он крайне решительно.

– Спит? – оборачиваюсь, решаясь первой начать диалог.

– Да, видимо, умоталась за день. – Иван улыбается одними уголками губ и подходит ближе.

Вижу в его глазах стальную решимость и рефлекторно отступаю, но от судьбы не сбежишь, и я это прекрасно понимаю.

– Моя дочь, – говорит он едва слышно, но крепко удерживая мой взгляд. – Я хочу знать, как так получилось, что я не знал о ее существовании столько лет.

– Ванечка, я… – Шумно втягиваю носом воздух, не зная, с чего начать. Слова просто не складываются в предложения, а язык прилипает к небу. Качаю головой и отворачиваюсь к окну. Тело сотрясает мерзкий озноб, никак не получается взять себя в руки. Воспоминания даются слишком тяжело, глухой болью отзываясь в сердце.

– Вик, ты не захотела со мной разговорить тогда… – настаивает Иван, тенью скользит за мной и останавливается за спиной. – Сейчас я не позволю тебе отмолчаться.

Его горячее дыхание касается волос на затылке, заставляя меня дрожать еще сильнее. Так многое хочется ему высказать, всю горечь и так и не забытую обиду. Но какой в этом смысл? Это всего лишь слова…

– Я не знаю, что тебе сказать, – качаю головой, так и не найдя в себе силы.

– Почему ты не рассказала мне про дочь? – Голос звучит мягко, без укора или претензии, но я явственно чувствую, как и его раздирают на части эмоции. Мы словно одноименные заряды в одной банке, искрим и отталкиваемся друг от друга. Даже воздух между нами становится густым и тяжелым.

– Ты никогда не хотел детей, – с деланым равнодушием пожимаю плечами. Инстинктивно хочу задеть его, сделать так же больно, как и мне сейчас. Ненавижу себя за это, но ничего не могу поделать. Едкие слова сами по себе слетают с моих губ.

– Да какая разница, чего я хотел, я обязан был знать! – взрывается Иван, не выдержав первым.

– Прости, – прикрываю глаза и набираю в легкие побольше воздуха. – Но после того как ты предложил мне сделать аборт, сообщать тебе о рождении дочери было как-то глупо.

– Ты с ума сошла? – Он одним рывком разворачивает меня лицом к себе. Судорожно всхлипываю и распахиваю глаза. – Какой аборт? – встряхивает за плечи и пронзает насквозь яростным взглядом. – Когда? Я месяц был без связи. Всего тридцать дней, за которые ты решила меня бросить!

Небрежно отталкивает меня от себя, словно обжегшись, и отходит в противоположный конец комнаты. Сердце словно увеличивается в размерах, заполняя собой все пространство грудной клетки. Больно.

Тяжело дышу и наблюдаю за передвижениями Ивана. Никогда не видела его в таком бешенстве и не имею ни малейшего понятия, что можно ожидать. Он наливает себе какой-то напиток в бокал и залпом осушает его. Затем наливает еще и вновь идет ко мне. Невольно напрягаюсь, но не двигаюсь с места.

– Единственное, что я мог тебе предложить, – цедит сквозь зубы, с силой сжимая в кулаке бокал, – это стать моей женой.

Задыхаюсь от этих слов. Они проходят сквозь меня, вызывая болезненные спазмы во всем