Мадам Кутю, одна из моих училок французского в Чикагской Начальной, носила блузки такие прозрачные, что видны были соски и веснушки на спине. Наш пятый класс это шокировало и смущало. Бэбс пришла в восторг. Теперь, став старше, я понимаю, что имела в виду Бэбс. Как можно быть хорошей преподавательницей французского, если сексапильности в тебе ни на грош?

– Вижу, ты из Чикаго, – говорит мисс Максорен.

Я была слишком занята критикой в ее адрес, чтобы заготовить какие-нибудь светские фразочки. Я улыбаюсь, но опять испытываю разочарование. Я никогда не знаю, что от меня ожидают, что положено говорить. Я не считаю, что я вообще откуда-то и уж точно, не из того места, где живет кто-то еще. Я из страны под названием Бэбс. Никак иначе не объяснишь. Я собираю волосы, которые отросли значительно ниже плеч, и завязываю на макушке узлом. Я киваю и говорю:

– Да, а вы откуда?

– Из Бангора, – отвечает она, но по ее отрывистому тону очевидно, что мне не полагается задавать ей вопросы личного характера. Она жестом указывает мне идти за ней наверх.

– Твоя соседка по комнате – ее зовут Холли – уже тут. Обед в шесть, а после, в восемь, у нас будет домовое собрание. У тебя еще останется время распаковать вещи.

Холли – это, насколько мне известно, Холли Комбс из Айова-сити. В моем пакете имелась каталожная карточка с этой скудной информацией о девочке, с которой мне предстоит жить в одной комнате ближайшие девять месяцев.

Миссис Максорен сообщает это через плечо, поднимаясь по лестнице. Ноги у нее совершенно гладкие, на них пленка старательно нанесенного лосьона. Готова поспорить, она бреет их точно по расписанию. Ни разу не порежется бритвой. Ей никогда не приходится бросаться за туалетной бумагой или пластырями, чтобы остановить кровь. Я с полгода пользуюсь все той же одноразовой бритвой, и она никогда не справляется со всеми волосками. Я просто не поспеваю за своим телом.

Вот мы и поднялись на площадку. Дверь в комнату с табличкой «1» над притолокой открыта. Внутри – мужчина в брюках цвета хаки и голубой рубашке поло. Наверное, это папа Холли. Он заворачивает винты на ножках кресла у письменного стола. Он крупный и почти лысый и основательно вспотел. Еще там женщина. Она стоит спиной к двери и вешает одежду в шкаф. Наверное, мама Холли. Она вешает платья к платьям, юбки к юбкам, чтобы Холли было легче находить вещи, когда будет одеваться каждый день. Она убирает в шкаф прозрачные коробки со свернутыми ремнями, носками, колготками и аксессуарами для волос. Я никогда не видела, чтобы пара трудилась бок о бок ради своего ребенка. Мама Холли приблизительно одного обхвата с папой Холли. У нее русые волосы до плеч, курчавые от перманента. Когда я подхожу к кровати, которая должна стать моей, она поворачивается. Кровать Холли она уже застелила. На покрывале красуется большой синий дельфин, на простынях – волны. (Позднее я узнаю, что дома Холли была звездой своей команды по плаванию.) На подушке сидит потрепанный плюшевый мишка в футболке с лозунгом «Вперед, Зоркие!»

На маме Холли розовый брючный костюм и белые кеды. И непрозрачная розовая помада, от которой она выглядит так, точно ела детские пастельные мелки.

– Беттина! – восклицает она так дружелюбно, что совершенно сбивает меня с толку.

Она притягивает меня к себе, и тело у нее большое и мягкое, как диван. Она ничуть не смущается, что вот-вот меня задушит его подушками. Кладет мне руку на затылок и прижимает еще ближе к себе. Уверена, когда она меня отпустит, на щеке у меня останется отпечаток молнии.

– Мы так тебя ждали! Как же вы, девочки, хорошо проведете время!

Я ищу глазами Холли, которой нигде не видно. Мама Холли тоже рыщет глазами вокруг меня. Я тоже пропавшая.

– А где твои родные? – Судя по ее тону, она нисколько не сомневается, что они скоро подойдут. Мне нужно придумать поскорей для них занятие на другом краю кампуса.

– Я сама приехала, – говорю я. Пусть сама выдумывает причину, почему моих родителей тут нет.

Мама Холли разглядывает мою одинокую сумку. Видит сложенные на кровати, выданные школой простыни – серовато-белые, со штампом «СОБСТВЕННОСТЬ КАРДИССА». Рядом с ними – два бурых одеяла, тепла и уюта от них – как от джутовых мешков. Что сумка от Louis Vuitton, до нее не доходит. На ее взгляд, я, наверное, купила ее в супермаркете. Исходя из этих фактов, мама Холли быстро прикидывает что-то в уме. Вывод неверен, но предполагает душевность.

– Ну, многие ученицы приезжают сами. Билет на самолет стоит недешево, и аренда машины тоже. Мы приехали на своей. Такое для меня облегчение, что у нас всех одни и те же ценности. Холли не знала, какая у нее окажется соседка. Здесь ведь многие дети из высокопоставленных семей, и Холли беспокоилась, что придется не ко двору. Я ей говорила, что сюда приезжают ради образования, а есть у тебя деньги или нет, в конечном итоге не важно, тут слишком много домашних заданий, чтобы тратить время и силы по пустякам. Но должна сказать, все-таки большое облегчение, что и ты тоже со Среднего Запада.

Как забавно у нее это прозвучало: словно Средний Запад – это мелкий городишко, где ни у кого не бывает настоящих денег и где все друг с другом ладят. Я киваю в ответ, хотя это чистой воды ложь. И уж, конечно, я не намереваюсь упоминать про «шоколадные деньги». Только Бэбс безнаказанно может быть «долбаной шоколадной наследницей», а если я о таком заговорю, это будет социальным самоубийством.

Сидевший на корточках у кресла папа Холли выпрямляется. Он подходит, энергично жмет мне руку.

– Скажи ей, Донна.

– Что?

– Что Холли думала про Беттину.

– Ох нет, Деннис, это глупо.

– Да нет, если вдуматься, то правда смешно.

Я смотрю на этих двоих: открытые лица, оба сияют. Жду.

– Когда мы увидели в пакете документов карточку с твоей фамилией, Холли подумала, что ты в родстве с шоколадом Баллентайн. Что у тебя, наверное, куча денег и что ты живешь в модной квартире.

Донна разражается хохотом.

Ее самонадеянное допущение выводит меня из себя. Конечно, это правда, но это ведь мой секрет, это я должна была рассказывать про шоколад. И если вдуматься, ничего смешного тут нет.

– Я сказала Холли, что ей очень повезло, ведь твои родные пришлют тебе ящик шоколада. Холли больше всего на свете любит шоколад. Я каждое воскресенье пеку брауни, а к утру вторника ни одного не остается.

– Неправда!

Повернувшись, я вижу Холли: персиковой махровый халат, с длинных русых волос капает вода. На ней шлепки, а в руках металлическое ведерко, в которое сложены все ее банные принадлежности. Она красавица. Поверить не могу, что она оставила родителей без присмотра. Оставила их наедине со своими вещами, доверила им произвести первое впечатление на людей, от которых зависит ее пребывание в Кардиссе.

– Больше всего на свете я люблю мороженое, а шоколад на втором месте! – Она смеется.