– Не понимаю, как ей удалось покинуть Лос-Анджелес, не возбудив подозрений?

– К счастью для нее, съемки сильно отставали от графика. Судя по тому, что Лиззи мне рассказала, сценарий не устраивал не только продюсеров, но они к тому же были втянуты в сложности с цензурой. Съемки были отложены, что и позволило ей на некоторое время уехать из города.

– Но она не осталась у тебя до самых родов, так как я появился на свет в Санта-Росе.

– А что нам, по-твоему, было делать? Остаться в Санта-Барбаре, на каждом шагу рискуя столкнуться с кем-то из знакомых? В Санта-Росе я родилась и работала там в муниципальной больнице: нам показалось наилучшим решением уехать туда. Три дня спустя после твоего рождения Лиззи уже была на ногах и готова вернуться в Лос-Анджелес. Я считала неосторожным с ее стороны вернуться так рано, снова приниматься за работу, но она ничего не желала слушать.

Даже если Нина и не хотела меня задеть, у нее это получилось: мне было яснее ясного, что мою мать не интересовал ребенок и она предпочла дальше стремиться к карьерным вершинам. Бабушка вбила последний гвоздь:

– Мы решили, что я займусь тобой на время съемок, пока не будет принято решение, что делать дальше…

– Какое решение? Отдать меня на воспитание или найти достаточно милосердную пару, которая могла бы меня усыновить?

– Как ты можешь говорить подобные вещи? Лиззи никогда не хотела избавиться от тебя! Попробуй ее понять… Она уже стольким пожертвовала… Она не могла допустить, чтобы главная роль ее жизни ушла из-под носа. Впрочем, после твоего рождения ее честолюбие отошло на второй план…

– Славным же способом она это доказала!

– Она хотела, чтобы у тебя был надежный кров и самое лучшее будущее, какое только возможно. Нам хватало на самое необходимое, но мы жили достаточно скудно, считая каждый доллар. Вот почему она купила со своего гонорара дом в Сильвер-Лейк. Она хотела, чтобы у тебя был домашний очаг.

– А как насчет моего отца?

– Много раз я пыталась узнать, кто он, но, возможно, проявила недостаточно настойчивости. Лиззи и так уже чувствовала себя достаточно виноватой. Я была уверена, что она сама скажет мне об этом, когда почувствует, что готова. К несчастью, ей не хватило времени…

– Знаешь, что ей приписывали связь с Харрисом?

Бабушка усмехнулась.

– Но это же смешно! Я ни на секунду не поверила в эти слухи!

– Почему?

– А разве все в жизни нужно объяснять? Некоторые вещи мать просто чувствует. Лиззи часто говорила о Харрисе… Если бы они были любовниками, я бы догадалась. Она была будто без кожи и не умела притворяться, когда дело касалось чувств.

– При чем тут чувства? Для нее могло быть способом заполучить роль…

– Не говори так о своей матери! Я этого не позволю!

Я вздохнул, сознавая, что превысил пределы допустимого. В конце концов, я здесь не для того, чтобы выкладывать Нине все малоприятные предположения, которые теснились у меня в голове.

– А что за мужчина, с которым она виделась в ресторане на Голливудском бульваре накануне своего исчезновения?

– Ты спрашиваешь себя, не был ли это твой отец?

– Вот только не говори мне, что сама никогда такого не предполагала.

– Нет, отчего же. На последних месяцах беременности Лиззи кто-то очень часто звонил. С кем она говорила, так и осталось для меня неизвестным: она всякий раз смотрела, нет ли меня поблизости, словно боялась, что я могу услышать ее разговоры. В любом случае думаю, что она поддерживала связь с твоим отцом.

– Думаешь, это был женатый человек?

– Это самое правдоподобное объяснение. Раз его так и не нашли, так это потому, что он с самого начала держал их связь в секрете. И сказать, что я только и делала, что настраивала ее против мужчин! Я знала, что стоило ей лишь появиться в этом городе, как вокруг нее так и начали крутиться.

– Когда она прибыла в Лос-Анджелес, ей был 21 год, уже не подросток!

– Не знаю, не мне судить, что она сделала.

– Ее вещи все еще в доме? Я хочу сказать, за исключением бумаг, которые уже хранятся у меня.

– Я ничего не выбрасывала. Все сложено в подвале. Дэвид, что ты ищешь на самом деле?

– Хочу всего лишь побольше узнать о своей матери. В этом-то точно нет ничего необычного!

Должно быть, мои слова прозвучали чересчур убедительно, так как она с осуждением покачала головой.

– Чего ради ворошить прошлое? Теперь все это уже позади. Моя дочка исчезла сорок лет назад, и я с самого начала знала, что она не вернется.

Я был в замешательстве: в первый раз приходилось слышать, чтобы она говорила настолько категорично.

– Тем не менее можно было подумать, что все эти годы ты хранила надежду!

– Да какая надежда у меня могла быть? Самой себе я не лгала, вот и все. Я притворялась лишь для того, чтобы защитить тебя.

– Мне не следовало досаждать тебе всеми этими вопросами. Сам не понимаю, что на меня нашло.

Она сдвинулась вперед к краю кресла и взяла меня за руки. Я почувствовал, будто снова стал маленьким мальчиком.

– Напротив, ты очень хорошо сделал. Я счастлива, что ты обо всем меня расспросил. Знаешь, я никому никогда этого не говорила, но…

Она выпустила мои руки и откинулась на спинку кресла.

– Что касается Лиззи, уверена я лишь в одном. Она мертва. Не могу тебе сказать, как и почему, просто где-то в глубине души я знаю, что она умерла в тот самый день, когда исчезла.

Никто больше не жил в маленьком белом домике с грузинским фронтоном на Сильвер-Лейк к северу от Мишельторена-стрит в двух шагах от огромного водохранилища, которое в свое время обеспечивало водой центр города и в честь которого назван этот район. Если фасад, который лет десять назад обновили, смотрелся еще ничего, то внутри все выглядело печально. Все пребывало в неподвижности и запустении. Диван и кресла были покрыты чехлами, лишенные мебели комнаты казались ужасающе пустыми; воздух был затхлым, как в любом давно не проветриваемом помещении.

В этих стенах моя мать провела всего несколько месяцев. Когда она пропала без вести, Нина не смогла решиться продать единственное имущество, которое ее дочь купила ценой стольких жертв, и мы окончательно покинули Санта-Барбару, чтобы переехать в Лос-Анджелес, лишь когда мне исполнилось два года. Однако переступая порог этого дома, я никогда не погружался в воспоминания сразу: они приближались шаг за шагом, скрытно, вызывая у меня горечь, странным образом смешанную с нежностью. Через несколько минут мне показалось, что воспоминания уже требуют меньше усилий, чем те, что я прилагал, чтобы оживить их и воскресить в памяти что-нибудь кроме неясных призрачных сцен. Этот дом был единственным местом, где я мог находиться наедине с самим собой. Время от времени я просил Марису приехать немного прибраться здесь, как для того, чтобы поддержать порядок, так и чтобы дать ей заработать чуть больше. Я знал, что в тот день, когда бабушка скончается, я выставлю его на продажу, чтобы освободиться от последнего, что привязывает меня к годам детства.