Подполковник не спешил уходить. Он знал: то, что американцы называют законом Мерфи, а русские – законом подлости, вовсе не шутка. Этот выдуманный какими-то шутниками закон существует в реальном мире и действует с такой же неумолимой регулярностью, как все остальные законы физики, например закон всемирного тяготения. Если вы уронили на пол бутерброд с маслом, то он наверняка упадет маслом вниз; если вы – человек непьющий и раз в десять лет сели за руль, выпив по настоянию друзей глоток сухого вина, вас непременно остановит инспектор ГИБДД с чрезмерно развитым обонянием; и, наконец, сигарета, которая служит причиной гибели множества любителей курить в постели, мирно потухнет именно тогда, когда вы захотите с ее помощью спалить кого-нибудь заживо.

Впрочем, на сей раз сигарета исправно прожгла простыню и принялась за поролоновый матрас. Здесь дело пошло веселее, и Караваев понял, что закон Мерфи не сработал. Впрочем, этот закон вовсе не утверждает, что неприятные события происходят всегда; он лишь констатирует, что они случаются гораздо чаще приятных. Если человек умен и привык загодя просчитывать все возможные варианты, закон Мерфи ему не страшен: такой человек попросту не оставляет места для непредвиденных случайностей. В кармане у Караваева лежал плоский пузырек с жидкостью для зажигалок, и бывший подполковник готов был воспользоваться его содержимым, если что-нибудь вдруг пошло бы не по сценарию.

Но все случилось так, как и было задумано подполковником, – как всегда, впрочем. Такое положение вещей было обычным для Караваева, потому что он был профессионалом высокого класса.

Когда расползавшееся возле левой руки Смыка черное пятно достигло размеров большой сковороды, а из-за удушливого, с острым химическим запахом дыма сделалось трудно дышать, Караваев аккуратно собрал с пола разбросанные деньги и покинул квартиру – быстро, но без лишней спешки, которая, как известно, нужна только при ловле блох да еще, пожалуй, при остром приступе диареи.

Теплые весенние дожди смыли остатки снега в ливневую канализацию, где он и затаился до будущей зимы, строя коварные планы мести. Небо окончательно очистилось, и солнце, как вернувшийся из длительного и хорошо проведенного отпуска трудяга, рьяно взялось за дело, с каждым днем поднимаясь все раньше и все позже отправляясь на покой. Парки и газоны как-то незаметно сменили цвет, и горожане, всю зиму с нетерпением ждавшие первой молодой листвы, уже через неделю перестали замечать густеющие прямо на глазах кроны деревьев.

И без того бешеный транспортный поток на улицах города сделался еще бестолковее из-за выбравшихся на дороги “подснежников”, чьи машины всю зиму провели в гаражах либо под белым покрывалом слежавшихся сугробов на стоянках. Участились дорожно-транспортные происшествия, и на перекрестках все чаще можно было увидеть стариков на ржавых “Жигулях”, “москвичах” и “запорожцах”, которые с громкими скрипучими воплями трясли своими ветеранскими книжками и пенсионными удостоверениями перед носом у обескураженных владельцев протараненных под прямым углом “вольво”, “ауди” и “мерседесов”. В принадлежавшую банкиру Ивашкевичу “тойоту” на полном ходу врезался управляемый бодрым, хотя и подслеповатым семидесятилетним стариканом черный, сверкающий хромированными деталями “ЗиМ”. Старикан набил здоровенную шишку на лбу, банкир Ивашкевич не пострадал, если не считать материального ущерба в несколько тысяч долларов. У “ЗиМа” слегка помялся передний бампер. “Где я теперь такой найду?!” – яростно вопил оскорбленный старикан. Банкир Ивашкевич разводил руками, поскольку никак не мог взять в толк, почему это должно его волновать: в конце концов, именно водитель “ЗиМа” пытался проскочить перекресток на красный сигнал светофора…

Неутомимые земледельцы с утра до вечера из конца в конец перепахивали Москву на своих “линкольнах”, “бентли” и “роллс-ройсах”, собирая урожай, удобряя, подкармливая и твердой рукой выпалывая сорняки. Иногда они ненароком заезжали в чужой огород, и тогда в уединенных местах вспыхивали короткие яростные перестрелки, после которых уцелевшим землепашцам приходилось отстегивать часть своего шелестящего урожая землекопам и каменотесам.

В срок, как положено православным, справили Пасху. Во время всенощной в храме Христа Спасителя какой-то босяк стырил лопатник у самого Соленого. Соленый хватился лопатника только через час после того, как покинул церковь: полез в карман за деньгами, чтобы подмазать дорожного инспектора, и обнаружил, что остался не только без гроша, но и без прав, и без документов на машину. Ругающегося нехорошими словами Соленого замели в кутузку, где изъяли у него жестяную коробочку из-под детского крема, полную высококачественного кокаина. На следующий день братки вызволили Соленого из ментовского плена, но это обошлось ему в кругленькую сумму. Соленый сгоряча отдал приказ найти вконец обнаглевшего щипача, из-за которого разгорелся сыр-бор, и сделать с ним то, что Понтий Пилат сделал с Иисусом, но, немного поостыв, отменил свое решение: “Да ну его, братва, сам как-нибудь подохнет. Все ж таки Пасха, блин. Надо, типа, всем все прощать. Так Папа сказал!”. И поднял отягощенный массивным золотым перстнем палец к голубому весеннему небу.

На смену весне незаметно пришло пыльное лето. На берегу Москвы-реки, совсем недалеко от центра, начали возводить новенький, с иголочки, торгово-развлекательный комплекс – тот самый, проект которого был признан лучшим на проводившемся в начале марта конкурсе. Строили быстро и как-то не по-российски аккуратно: ни тебе щелястых заборов из горбыля, ни огромных, заваленных строительным мусором глинистых пространств, многократно превосходящих площадь самой стройки, ни мордатых прорабов, пускающих налево машины с цементным раствором, ни плотников, продающих окрестным жителям дверные и оконные блоки за бутылку водки… Деловитые, одетые в аккуратные яркие комбинезоны, непривычно трезвые люди сноровисто и без суеты управляли мощной импортной техникой, которая тоже вела себя на удивление тихо и благопристойно: не ломалась, почти не издавала шума, не пылила и не воняла дизельным перегаром, а просто делала то, для чего была предназначена. Впрочем, в последние годы такой стиль работы стал для москвичей почти привычным, а что касается персонала и техники, то даже такой проходимец, как Вадим Севрук, не смог за два года развалить крепкую, отлаженную, как концертный рояль, строительную фирму, доставшуюся ему от безвременно скончавшегося предшественника.

За проводившимися под руководством Севрука работами бдительно и с большим интересом наблюдал его пожилой компаньон и родственник. До поры до времени он не вмешивался в ход затеянной племянничком аферы, ограничиваясь пассивным наблюдением да тем, что порой незаметно и очень аккуратно подчищал за Севруком то, что называл “портачками”. Вырвавшийся на оперативный простор Севрук портачил сплошь и рядом, поскольку был мелковат и слишком неопытен для дела, за которое взялся. Сам того не подозревая, он повторял ошибку, которая стоила жизни архитектору Голобородько: считал себя умнее и хитрее окружающих. На самом деле он напоминал Владиславу Андреевичу шкодливого кота, который повадился гадить за мебелью, пребывая в полной уверенности, что хозяева-дураки никогда его на этом не застукают. Как и в случае с котом, подобная тактика могла долго сходить ему с рук – до тех самых пор, пока кто-нибудь, подозрительно потянув носом, не произнес бы роковую фразу: “А вам не кажется, что здесь попахивает кошачьим дерьмом?”.