— Спасибо. Мы делаем все возможное.

Мы стояли достаточно близко для прикосновения, и эти несколько дюймов пустого пространства просто вопили от неловкости. Позади нас открылась дверь ванной комнаты. Дамиан перевел взгляд, а я продолжала смотреть на него.

— Вы вообще поприветствовали друг друга? — спросил Жан-Клод.

Я обернулась к нему:

— Мы сказали «привет».

— Я знаю, что вы не целуетесь в знак приветствия, но объятия должны быть позволены даже со стороны Кардинал.

— Думаю, мы упустили момент для объятий, — сдвинула я брови.

— Не хмурься на меня, ma petite. Это ты поступаешь глупо. Перед тобой стоит воин-викинг, такой же поразительный и прекрасный для мужчины, как Кардинал — для женщины, и ты продолжаешь отказываться прикоснуться к нему. Даже между друзьями больше прикосновений, чем между вами двумя.

Он шагнул дальше в комнату, одетый в свой удобный халат, который не был поношенным; он был таким же красивым, как и вся его любимая одежда. Халат был черным с более плотным черным мехом на отворотах и манжетах. Я знала, что мех был даже мягче и роскошнее, чем выглядел. Мне нравилось, как он обрамлял треугольник его груди, заставляя ее казаться еще белее и прекраснее, чем была. Он завязал халат небрежно, поэтому было видно больше его торса, достаточно, чтобы шрам от ожога в форме креста был виден на нем, более тусклый и темный по сравнению с остальной кожей. Некие люди ткнули в него крестом в желании спастись, но мне известно, что тем давнишним товарищам не повезло. У меня на руке был ожог в форме креста. Человек-слуга вампира заклеймил меня, полагая, что будет забавно заставить меня выглядеть так, словно освященные предметы жгут меня так же, как и вампиров. Я убила его прежде, чем его хозяин смог бы убить меня. Мы с Жан-Клодом сделали одно и то же по схожим причинам: если что-то ранит тебя и пытается убить — обороняйся. Если что-то пытается убить тебя, ты пытаешься убить это первым. Иногда жизнь сводится к простейшим правилам.

Я посмотрела на Жан-Клода, который стоял и жестом указывал на Дамиана и перевела взгляд на зеленые глаза и это лицо, которое сейчас было совершеннее, чем при нашей первой встрече, потому что что-то в том, чтобы стать моим слугой, изменило его костную структуру, так что теперь он был более совершенным, более красивым, более сексуальным вампиром, чем до того. Я не делала этого осознанно, но я переделала в Дамиане что-то, что было истинным тысячу лет, и я все еще нервничала по поводу объятий с ним. Если задуматься, это нелепо.

Я шагнула вперед и обняла его за талию, почувствовав жесткую шершавость старого бархата. Настоящий бархат не похож на современный, он не настолько нежный и податливый, скорее, мягкий, но грубый. Дамиан закаменел, когда я его обняла, и в этом была суть.

Он помедлил секунду, а затем обвил меня руками. Казалось, ему понравилось, как шелк скользит под его руками. Он опустил глаза на меня и улыбнулся:

— Приветствую, мой мастер.

— Привет, Дамиан.

Мы улыбнулись друг другу и обнялись по-настоящему, а потом разомкнули объятия.

Жан-Клод вскинул свои руки на нас:

— Вы невыносимы, оба, и где наш кот? Мы должны оказаться в постели до того, как рассвет решит все за нас.

Он был прав. Я чувствовала тяжесть рассвета в небе даже настолько глубоко под землей. Не так просто почувствовать его тягу, но ощущение восхода и заката, похоже, было естественным умением аниматоров и некромантов. Я часто сражалась по ночам, когда рассвет был единственной надеждой на спасение, и были дни, когда закат означал, что монстры проснутся и сожрут меня.

— У нас меньше двух часов, — прикинула я.

Дамиан вздрогнул. Я тронула его за руку:

— Все будет хорошо.

— Достаточно, — сказал Жан-Клод и скинул халат. Его кожа была невероятно белой по сравнению с чернотой халата, словно она была вырезана из мрамора, и он был абсолютно обнажен. Он выглядел словно ожившая статуя времен Ренессанса, как мужская версия Галатеи, пришедшая, чтобы исполнить все романтические мечты.

Дамиан смотрел в пол, будто ковер у изножья кровати внезапно стал намного интереснее. Можно было бы подумать, что за тысячу лет своей «жизни» он должен меньше смущаться наготы, а может, дело в конкретной наготе. Жан-Клод мог производить на людей такой эффект. Хотя, вероятно, дело во всех этих «гетеросексуальный-мужчина-вне-раздевалки» штучках.

— Мы просто поспим с Дамианом, не забыл? — рассмеялась я.

— Поскольку я буду спать не рядом с Дамианом, а с другой стороны от тебя, ma petite, мой недостаток одежды не посягает на его добродетель.

Дамиан старательно не смотрел на второго мужчину в комнате. Я старалась больше не смеяться над его дискомфортом, потому что было время, когда я чувствовала себя так же неуютно и по другим причинам. Я изо всех сил старалась избежать секса с Жан-Клодом, не позволить ему меня соблазнить. Для Дамиана нагота просто не была той вещью, которую мужчины натуралы часто демонстрируют другим мужчинам, по крайней мере, не в наше время, а Дамиан был слишком натуралом, к огромному огорчению Натэниэла. Мой к счастью бисексуальный жених хотел бы, чтобы Дамиан был хотя бы так же дружелюбен, как Ричард с Жан-Клодом. Как ни странно, Ричард был почти так же гетеросексуален, как Дамиан, но с нами он участвовал в бондаже. По этой причине Ричард нуждался в нас, а мы — в нем. Дамиан был совершенно ванильным — это не недостаток, но для остальных из нас в этих отношениях делало их еще более неловкими, потому что мы были слишком rocky road (сорт мороженого) c дополнительными вишенками, кучей взбитых сливок и посыпкой сверху.

Дамиан посмотрел на меня, и этот взгляд, казалось, задавал вопрос, когда я стояла в своем голубом халате.

— Под халатом на мне пижамка, — ответила я на невысказанный вопрос.

— Я должен сказать спасибо или черт? — улыбнулся он.

— И то, и другое или ничего, и пойдем спать, — улыбнулась в ответ я.

— Мы все еще ждем Натэниэла, — подал голос Жан-Клод. — Но можем подождать в постели.

Он прошел к своей стороне кровати, ближней к двери, и откинул черное покрывало, открывая простыни того же королевского синего цвета, как и мой халат.

— Ты подбирал мне белье под простыни, — произнесла я.

Он улыбнулся, явно довольный собой, но открыл простыни таким чрезмерным жестом, что я решила, что он нервничает. Понадобились годы, чтобы я поняла, что хотя он мог