В ту неделю на естествознании наши бабочки вылупились из коконов. Это произошло во время последнего, пятого урока, на рассвете. Так мы узнали, что бабочки практически всегда рождаются по утрам.

— Видите? — сказал мистер Дженсен, держа в руках чашку кофе. — Бабочек не обманешь. Они знают, когда наступает утро.

Мы наблюдали за трепетом и судорогами бабочек, а потом за тем, как они взмывают в небо. В отличие от них, мы знали, каким коротким и трудным будет их век.

Помнится, в тот день у мистера Дженсена были красные и слезящиеся глаза. Он выглядел изможденным. Его собранные в хвост волосы и борода разлохматились больше обычного.

Когда неделю спустя мы снова пришли на урок естествознания, то вместо мистера Дженсена обнаружили за металлическим столом молодую женщину в сером брючном костюме. На доске она написала свое имя: мисс Мозли. Она объяснила, что замена «на время» — «возможно, до конца учебного года».

Так иногда случается — люди просто исчезают.

Некоторые вещи мистера Дженсена застряли в лаборатории на весь оставшийся год: его серебристый термос, пара грязных туристических ботинок, скомканная синяя ветровка на полке. Несколько моделей солнечных часов, показывавших совершенно фантастическое время, провалялись на подоконнике до июня. А один плотно запечатанный кокон с бабочкой, отказавшейся родиться, долго покоился в террариуме, пока мисс Мозли не соскребла его скальпелем и не выбросила в мусорку вместе с осколками разбитой мензурки.

Нам не сообщили причину ухода мистера Дженсена. Пошел слух, что он не выдержал часовой реформы. И, в отличие от старых сплетен о его ночевках в спальнике под партой, эта информация показалась мне правдивой.

Мистера Дженсена мы больше никогда не видели, а вот Сильвию я на улице иногда встречала.

Через какое-то время она растеряла всех своих учеников, и я стала переживать за нее. Правда, издалека Сильвия по-прежнему выглядела жизнерадостной. Она всегда приветливо махала мне рукой, доставая из машины холщовые мешки из магазина здоровых продуктов или собираясь на пробежку, во время которой ее рыжие волосы развевались на ветру.

Я знала, что ей приходится непросто, поскольку практически все общество жило по часовому времени. Не только школы, но и врачи, дантисты, механики, бакалейные лавки, спортзалы, рестораны, кинотеатры и ярмарки. Чтобы пользоваться услугами цивилизации, Сильвии и остальным сторонникам реального времени приходилось как-то подстраиваться под нас.

Должно быть, с каждой неделей ей становилось все труднее, ведь Земля продолжала замедляться, а дни — удлиняться.

В первые несколько недель «времени по часам» резко возросли продажи снотворного. Производители плотных штор не могли удовлетворить спрос на свою продукцию. Заказы на наглазники для сна делались на несколько месяцев вперед. Также необычайно популярными стали валериановые капли и прочие гомеопатические успокоительные. В некоторых магазинах закончились запасы ромашкового чая.

Помимо этого, выросло потребление алкоголя и сигарет. Вполне естественно, что и тяжелые наркотики приобрели большую популярность с переходом на часовое время. Из официальных источников поступали сведения о росте цен на все психотропные препараты.

В разных уголках страны во время ослепительно белых ночей люди стали спать в подвалах. Но в большинстве калифорнийских домов погребов не было, и это обстоятельство обрекало нас на сон при свете.

Конечно, изредка часовые и естественные ночи совпадали. Мы наслаждались долгожданной темнотой и старались выспаться впрок. Но у нас ничего не получалось. Мы превратились в бредущих по пустыне странников, радующихся каждой капле дождя и не имеющих возможности собрать влагу про запас.

Мама и раньше спала очень чутко. Бессонница была у нее в крови. Поэтому при часовом времени ей удавалось заснуть только в полной темноте. Я привыкла к тому, что в светлые ночи она сидит на кухне. Я слышала, как тихо свистит чайник, приглушенно звучит музыка, негромко бормочет телевизор. Иногда она всю ночь драила ванную, и запах чистящего средства с привкусом хвои проникал ко мне в спальню через дверные щели. Частенько я и сама подолгу маялась без сна. 'Гонкие полоски света окаймляли прикрепленные к окнам одеяла. Определить, сияет ли на улице солнце, не составляло никакого труда, настолько это было очевидно.

А вот папа, наоборот, спал крепко. Он накупил маме всевозможных приспособлений для облегчения ее положения. Так у нас появился специальный прибор с будильником и встроенным светильником, имитирующим солнечные лучи и создающим эффект заката при помощи постепенно гаснущей лампочки. А новейший звуковой аппарат на прикроватной тумбочке воспроизводил умиротворяющий шум морских волн, водопадов и лесного ветра.

Но маме ничего не помогало.

Не понимаю, как она умудрялась не засыпать на уроках или студенческих репетициях «Макбета».

Под глазами у нее появились серые круги. А еще по малейшему поводу стали сдавать нервы.

— Сама не знаю, отчего плачу, — говорила она, вытирая лужицу, натекшую из разбитого бокала, или подпиливая сломанный ноготь. И терла глаза тыльной стороной ладони: — Я ведь не так уж и сильно расстроилась.

Однажды я увидела, как она сидит на кафельном полу в ванной и плачет. Из треснувшей склянки по белым плиткам медленно растекался тональный крем. Сгорбленные мамины плечи тряслись. Шел двадцатый светлый час.

Тем временем птицы продолжали гибнуть. Я и не подозревала, что в городе их так много, до тех пор, пока они не начали падать с неба. Однажды на асфальте рядом со школой умерла целая стая скворцов. Машины пустили по другим улицам, пока специальная группа зачистки убирала тела. Мухи не могли успокоиться еще несколько часов.

Очередным тусклым утром, вылезая из школьного автобуса, мы наткнулись на полумертвого воробья, который валялся посреди подъездной дорожки. Автобус уехал, а мы столпились вокруг еле дышащей неподвижной птицы.

Я нагнулась и погладила ее по спине. Я оказалась в тени, которую образовали столпившиеся вокруг однокашники. Все смотрели на воробья.

— Может, он пить хочет, — сказал кто-то за моей спиной. Я удивилась, узнав голос Сета Морено. Обычно, сойдя с автобуса, он сразу уезжал на своем скейте. — У кого-нибудь есть вода?

— У меня, — ответила я, обрадовавшись, что могу ему угодить, и достала из рюкзака полупустую бутылку.

Когда я протянула воду Сету, наши пальцы соприкоснулись. Он, правда, этого не заметил.

Тревор пожертвовал своим контейнером для обеда, и Сет налил туда воду для птицы.

Мы в ожидании уставились на воробья. Он продолжал быстро и прерывисто дышать, не притрагиваясь к воде. Он вообще не двигался. Садящееся за нашими спинами солнце окрасило его оперение в яркие оранжевые тона.

Я наблюдала за Сетом, который рассматривал воробья. Мы стояли рядом, но между нами пролегала пропасть. Я даже представить не могла, о чем он думает.