– Вам сказали правду.

– Значит, ты сдаешься?

Я вперил взгляд в окно.

– Просто решил передохнуть.

– Иными словами, ты убегаешь.

Я фыркнул.

– Я теперь никуда не могу убежать.

– Ты бежишь. – Профессор постучал себя пальцем по лбу. – Вот здесь. Ты годами убегал от самого себя, не так ли? Я чувствую, что вселенная подает тебе знак, а ты должен усвоить преподанный тебе урок, хоть он и ужасен. Тебе придется сесть и принять себя таким, какой ты есть, Уэс. Возможно, впервые в жизни.

– Вы пытаетесь таким образом меня взбодрить?

– Я говорю без обиняков, – ответил профессор. – Вселенная не совершает ошибок.

Я подумал о своем периодически повторяющемся сне про беговую дорожку. Мне полагалось умереть в Сирии, а не жить в теле, от которого осталась только половина.

Я недобро усмехнулся.

– Ложь во спасение – всё равно ложь.

Ондивьюж немного помолчал. Я чувствовал: он мысленно выстраивает аргументы для следующей атаки, придумывает, что бы такого вдохновляющего сказать, чтобы я вытащил свою задницу из постели. Не выйдет. От меня ничего не осталось.

– Помнишь наш последний разговор? Я назвал тебя бегуном, поэтом и воином.

– А теперь я не первое, не второе и не третье, – отрезал я. – Я не могу бегать, не могу писать, и мне не за что бороться.

К моему глубокому изумлению, в глазах профессора заблестели слезы.

– Боже мой, Уэс, – проговорил он надтреснутым голосом. – Не за что бороться? Ты должен бороться за себя, за того, кто ты есть. В конце концов, борись за себя и за свою любовь. За ту, кого ты любишь.

Повисло молчание, тяжелое, напряженное. Я медленно покачал головой, у меня защипало в глазах от непрошенных слез, стоило мне подумать о той, кого я любил.

«Отем. И, боже мой, Коннор. Мой брат…»

– Я всё разрушил, – проговорил я. – Уничтожил свою дружбу, уничтожил любовь Отем. Если бы она узнала о том, что я натворил… – Я сглотнул слезы. – Сейчас у нее разбито сердце, и это наша с Коннором вина. Он бросил ее, а я ее выгнал. Мы оба виноваты. Мы – пара моральных уродов, и ничего уже не поправишь. Как Отем будет себя чувствовать, если узнает правду? Я не могу так с ней поступить.

Профессор Ондивьюж покачал головой.

– Любовь способна уврачевать и простить всё.

– Отем никогда меня не простит и не должна прощать.

– Я говорил не о ее прощении, а о твоем. Прости себя. Борись за себя, чтобы у любви, которую ты испытываешь к этой девушке, появился шанс.

Я хотел было протестовать, но профессор Ондивьюж накрыл мою ладонь своей.

– Я расскажу тебе одну историю, Уэстон. Закрой глаза и послушай, больше я сегодня ни о чем тебя не попрошу.

Я закрыл глаза, просто потому что не мог больше смотреть на его доброе лицо. Погляди я еще немного ему в глаза, вся накопившаяся в моей душе горечь непременно вырвалась бы наружу, и я обязательно разрыдался бы.

– Это история о единожды рожденном и дважды рожденном, – начал профессор. – Единожды рожденный человек идет по дороге своей жизни, и когда та заводит его в темный лес трудностей, боли, потерь или страха, человек останавливается и отказывается делать следующий шаг. Он пытается убежать той дорогой, по которой пришел в лес, но не может ее найти, она закрыта навсегда. Поэтому человек живет, уверенный в том, что мир суров и несправедлив. Другие показывают на колкие ветви и мрачные тени, говоря: «Да, жизнь действительно сурова и несправедлива. Видишь?» И человек начинает жить в этом темном лесу невзгод, вместо того чтобы продолжать шагать вперед.

Низкий, мелодичный голос профессора сплетал слова, и они ложились мне на грудь, проникали в мои сердце и кости.

– Но, Уэстон, есть еще дважды рожденный человек, – продолжал профессор Ондивьюж, крепче сжимая мою руку. – Такой человек идет по темному лесу своей жизни и претерпевает страдания, порой невообразимые. Обратный путь навеки закрыт для него, но дважды рожденный человек идет вперед. Дорога становится всё извилистее, невзгоды зачастую кажутся непомерными, непереносимыми, но человек идет всё вперед, до тех пор, пока в один прекрасный деть тени не рассеиваются.

Ветви перестают царапать его кожу и расступаются. Человек глядит на свои шрамы с гордостью, ведь он вышел из темного леса переродившимся. Он стал сильнее, испытания его закалили. Он становится мудрее. Он меняется. А еще он благодарен за полученный урок.

Слезы уже готовы были пролиться из-под моих опущенных век.

– Сейчас вокруг тебя непроглядная темень, да? – проговорил профессор Ондивьюж. – Но вот в чем секрет: каждый единожды рожденный – это дважды рожденный человек, который еще не нашел в себе силы бороться. Я видел твое сердце и слышал твои слова, Уэс. Ты переживешь это испытание. Ты – поэт, облаченный в доспехи воина. Ты выйдешь из темного леса, но для этого нужно сделать первый шаг. Другого пути нет.

Я долго лежал неподвижно, слушая звук собственного дыхания и биение своего сердца. Барабанный бой, маятник, отмечающий мгновения моей жизни.

Я задремал, а когда открыл глаза, профессора Ондивьюжа в палате не было. Он ушел. В углу комнаты стояло, прислоненное к стене, сложенное инвалидное кресло – ждало, когда я в него усядусь.

Я сделал глубокий вдох, потом выдох и хрипло прошептал:

– Другого пути нет.

Я моргнула и потерла глаза, как будто это действие способно было сделать слова на странице интереснее или разжечь во мне хотя бы крохотную искру интереса к материалу. Я перевела взгляд с учебника на телевизор. Весь вечер меня бесстыдно искушал первый сезон сериала «Корона» в моем цифровом видеомагнитофоне, а из холодильника ко мне взывало ведерко мороженого «Черри Гарсия».

– Нет. Я могу это сделать, – пробормотала я. – Это важно.

Если Гарвард примет мой проект, мне всю жизнь придется заниматься подобными вещами.

Всю жизнь.

Я моргнула, сосредоточилась и снова взяла учебник. Когда у меня в глазах начало рябить, на экране телефона появилось уведомление электронной почты. Мое сердце пропустило удар: я увидела, что пришло письмо из Главного управления кадров Армии США.

«Боже, что теперь?»

Я открыла ноутбук, чтобы прочитать сообщение на большом экране.