– В прошлый раз я сказала тебе правду. Коннор сейчас в Бостоне.

Я выдержал ее взгляд.

– Теперь расскажи мне всю правду.

– У Коннора был сломан локоть, и врачам пришлось его заменить. У него было сильное сотрясение мозга, и теперь он страдает от посттравматического синдрома. Его отправили в почетную отставку.

«Хорошо».

– Коннора здесь нет из-за посттравматического синдрома? – спросил я, мысленно готовясь услышать ответ. – Всё так плохо?

– Не думаю, что сейчас подходящее время об этом говорить.

– Мне спешить некуда, – мрачно сказал я. – Выкладывай.

Отем прикусила губу, потом глубоко вздохнула.

– Коннор считает, что это его вина. То, что с тобой случилось.

Мгновение я смотрел на нее, а потом перекатил голову по подушке и уставился в потолок.

– Так почему ты всё еще здесь?

На долю секунды я позволил себе пофантазировать: наверное, Коннор рассказал Отем нашу с ним тайну. Он рассказал ей всё, она простила его, но осталась здесь, у моей постели, потому что Коннор был прав. Отем влюблена в меня.

«Она влюблена в мою душу, – сказал тогда Коннор. – А моя душа – это ты».

Я отмел эту мысль. Между мной и Отем ничего нет, нет никаких «нас», сколько ни мечтай. Если раньше мне нечего было ей предложить, то теперь у меня и вовсе ничего нет, даже красивых слов.

– Я здесь, потому что я твой друг, – ответила Отем.

– И ты девушка Коннора, – проговорил я.

– Я не его девушка. Коннор со мной порвал.

Мое дурацкое сердце пропустило удар. Я долго смотрел на Отем, потом наконец спросил:

– Почему?

– Он не сказал. По крайней мере, он не назвал ни одной разумной причины. – Отем вытерла набежавшие на глаза слезы кончиками пальцев. – Не думала, что будет так больно, хотя, возможно, так и должно быть. Я его любила и думала, что он тоже меня любит. – Она откинулась на спинку стула и подняла на меня глаза. – Его письма заставляли меня думать, что это так.

– Он тебя любил, – прошептал я и уставился на чистый блок бумаги, лежащий на тумбочке рядом со мной. – Он так тебя любил. Но сейчас уже поздно.

– Что это значит?

Я покачал головой.

– Уэстон. – Ее рука коснулась моей руки. – Посмотри на меня.

Я так и сделал, посмотрел прямо в ее светло-карие глаза. Изумрудные и золотые крапинки на коричневом бархате.

– С тех пор, как мы начали встречаться, – проговорила она, – Коннор на бумаге был одним, а в личном общении совершенно другим. Я даже стала подозревать… что со мной играют. И не просто играют. Что мною манипулируют в самом худшем смысле этого слова. Я в это не верю и всё же не могу избавиться от подобных мыслей. Не знаю, что и думать. Эти мысли меня пугают. Так что скажи мне правду. Это Коннор писал мне стихи и письма?

Ну вот и приехали. Правда всегда выходит наружу. В ее вопросе я услышал совершенно определенный подтекст, другой вопрос.

«Это ты писал мне стихи и письма?»

Мне до чертиков хотелось признаться, позволить ей ненавидеть меня – зато между нами больше не осталось бы секретов. Но в ее глазах читалась такая сильная боль… Предательство потрясет ее до глубины души. Она переспала с Коннором из-за меня, и то, что мы с ним сделали, поразило меня сильнее, чем пуля.

– Уэстон?

– Это был он. Я не пишу, – произнес я. В конце концов, теперь это так и есть. – Я не могу писать.

Мгновение она пристально смотрела мне в глаза, изучая меня, и в тот момент я знал, что она мне верит. Потому что мы друзья, потому что она мне доверяет. Вздох облегчения, ее расслабленно поникшие плечи показали мне, что я принял правильное решение. Возможно, я солгал Отем в лицо, но это лучше, чем причинить ей боль правдой.

«Нужно причинить ей боль в последний раз, чтобы не навредить в будущем».

– Теперь ты можешь уйти, – сказал я.

Девушка кивнула.

– Ты устал? Наверняка ты устал. Не буду мешать, поспи.

– Нет. Я имел в виду, ты можешь вернуться в Амхерст.

– Мне пока не нужно…

– Я хочу, чтобы ты уехала.

– До начала занятий еще несколько..

– Ты собираешься отложить свою жизнь ради меня? У тебя нет работы? Негде жить?

– Я со всем разберусь, – ответила она. – Не хочу оставлять тебя одного.

Она пыталась сломать стену своими теплыми словами, и я закрыл глаза, чтобы не видеть Отем.

– Возвращайся к учебе, – проговорил я во тьму. – Спаси мир.

– Уэстон, что ты?..

Я вскинул голову и резко открыл глаза.

– Ты меня не слышала? – Мой голос звучал хрипло – сказывалось долгое пребывание в моем горле эндотрахеальной трубки. – Говорю же, убирайся!

Отем вздохнула и выпрямилась на стуле.

– Я знаю, ты расстроен. Это еще мягко сказано. Ты опустошен. Я понимаю, но не нужно от меня отворачиваться.

Я молчал и смотрел в потолок.

– Уэстон, прошу, поговори со мной. Я не вынесу, если и ты начнешь играть в молчанку, как Коннор.

«Так лучше, Отем. Лучше для тебя. Наше молчание для тебя лучше, чем наше вранье».

Я уставился в одну точку на стене, полностью на ней сфокусировался, чтобы не чувствовать боль Отем.

– Вот как? – проговорила девушка. – Тебе правда нечего мне сказать?

Мне было нечего сказать. Я вложил все свои слова в стихотворение, оставшееся в пустыне, написанное кровью и слезами.

– Уходи, Отем.

Она тихо ахнула. Я повернул голову и заставил себя посмотреть ей в глаза.

Меня словно перенесло в ту ночь перед отправкой на фронт, когда я в первый раз поцеловал Отем, когда все потаенные желания моего сердца вырвались наружу. Я тогда чуть не овладел ею на том диване, хотя пьяный Коннор спал в соседней комнате, потому что какая-то часть меня, должно быть, знала, что это мой первый и последний шанс.

«У тебя нет шансов, Носочный Мальчик. Давай, заканчивай».

– Ты оглохла, черт возьми? – вспыхнул я. – Пошла. Вон.

Отем покачала головой.

– Ты пытаешься оттолкнуть меня. Это не ты…

– Это я. Это именно я, и мой голос говорит, что тебе нужно убраться ко всем чертям из этой палаты.

«Вот оно, дамы и господа. Триумфальное возвращение Амхерстской Задницы».

Мягкий свет в глазах Отем померк, лицо словно застыло, ожесточилось. Очарование сменилось горечью.

«Так лучше. Лучше уж так…»

Губы Отем сжались в тонкую линию, по щекам покатились слёзы.