Я улыбнулась и покачала головой.

– Спасибо, Эдмон, но я не голодна.

– Я не голоден.

– Уэстон Джейкоб Тёрнер, немедленно перестань валять дурака и ешь свою еду.

В поле моего зрения появилась ложка, в которой лежал кусочек омлета, и рука моей матери с длинными акриловыми ногтями. Я повернул голову к окну и посмотрел, не изменилось ли что-то на парковке. В полдень там стояло тридцать шесть машин; теперь осталось только тридцать три. Исчезли красные спортивные тачки, и их место занял серебристый седан.

– Ты не ешь уже два дня, – сказала Ма.

На парковку въехал белый внедорожник. Итого тридцать четыре.

«Захватывающую жизнь ты себе обеспечил, Носочный Мальчик».

– Уэс. Уэс! Черт возьми, да посмотри же на меня!

Ма слегка похлопала меня по щеке, но я упорно смотрел на парковку.

– И долго ты собираешься так себя вести? Ты должен начать реабилитацию, а иначе тебе станет хуже. Ты этого добиваешься? Хочешь, чтобы стало еще хуже?

Дверь палаты открылась, и раздались шаги.

– Как он сегодня? – спросил Пол.

– Ужасно, – ответила Ма. – Отказывается от еды. – Она произнесла это громко, словно у меня не ноги отнялись, а слух пропал. – Если не начнешь есть, в тебя снова будут закачивать питательный раствор через трубочку. Ты этого хочешь?

Я закрыл глаза.

– Видишь? – хрипло воскликнула Ма. – Он морит себя голодом. Вот что ты задумал? Пытаешься убить себя? Ради всего святого, ты уже воткнул себе в ногу шариковую ручку, так почему бы не заколоть твою бедную мать прямо в сердце? Где ручка? Пол, дай мне ручку…

Она разрыдалась, но ее боль не разогнала окутавший меня туман апатии, густой и бесцветный.

– Просто оставьте меня одного, – проговорил я почти дружелюбно. – Ты не могла бы ненадолго уйти, Ма? Оставь меня одного, черт возьми.

Мама ахнула. Я никогда не разговаривал с ней таким тоном, даже в самые тяжелые времена, когда мы жили в южном районе Бостона и я кулаками и ядовитыми словечками отбивался от других ребят, считавших меня легкой добычей.

«Зато теперь ты действительно легкая добыча. Неподвижная».

– Уэс, – проговорил Пол примирительным тоном. – Через час здесь будет терапевт, специалист по реабилитации. Тебе понадобятся силы.

Ага. Силы, чтобы впервые перетащить свою задницу в инвалидное кресло.

Слово «инвалидное кресло» вызывало у меня автоматическое желание пошевелить одной из посторонних штуковин, мертвым грузом прикрепленных к моим бедрам. Я чувствовал, что мои ноги на месте, но они, черт побери, никак не желали двигаться. Это как если бы умирающего от голода человека поставили перед накрытым столом, до которого он никогда не сможет дотянуться.

– Нет, спасибо.

Я открыл глаза. Вот черт, пока я не видел, на парковку въехал бежевый «Ниссан». Значит, теперь машин стало тридцать пять? Я принялся пересчитывать сначала – просто чтобы удостовериться.

Пол снова тихо заговорил, Ма заверещала. Я постарался отключиться от их голосов и начал задремывать. Тридцать четыре, тридцать пять…

Я проснулся от мягкого похлопывания по плечу, открыл глаза и увидел загорелого человека средних лет: у него были темные волосы с проседью и добрые глаза.

– Добрый день, я – Харлан, – представился он. – Ваш терапевт.

Его рука лежала на спинке инвалидного кресла. От одного вида этой штуки у меня все кишки завязались узлом.

– Нет, спасибо, – сказал я Харлану и его инвалидному креслу, после чего отвернулся.

Врач пытался дружелюбно меня умаслить, говорил какие-то умные слова, но я его не слушал. Мне нужно было пересчитать машины.

Я заснул, потом снова проснулся. Пришел психолог и попытался меня разговорить. Затем пришел социальный работник. Какая-то медсестра попыталась уговорить меня поесть. Небо потемнело: наступила ночь, время, когда вместо машин можно считать звезды. Я насчитал всего несколько: городские огни заставили небесные светила поблекнуть.

Интересно, Отем сейчас считает звезды в Амхерсте? Возможно, в небе над Амхерстом звезд больше, чем над Бостоном. Больше, чем здесь. Мне никогда не посчитать звезды вместе с ней.

«Для нее я бы звезды с неба достал…»

И они сожгли бы Отем моей ложью.

Я провалился в сон, а когда проснулся, в окно лился свет утра. В животе заурчало от голода, но я проигнорировал потребности организма. Не можешь ходить? Прекрасно. Значит, никакого супа. Извращенная сделка, которую я заключил со своим телом. По крайней мере, хоть что-то я еще могу контролировать.

Медсестры предупредили, что если я сегодня не начну есть, меня будут кормить принудительно через трубку. На парковку въехал синий седан. Еще один день из жизни Носочного Мальчика. У меня было множество дел: нужно считать машины, игнорировать медсестер, дремать. Время от времени в мое расписание вклинивались угрозы медсестер и визиты Харлана – тот каждый раз являлся со своим маленьким другом, инвалидным креслом. Как можно что-то успеть при таком напряженном графике?

Во время полуденной инвентаризации машин на парковке в мою палату уверенной походкой вошел профессор Ондивьюж.

Словно посланник ушедшей эпохи, призрак из моей прошлой жизни. В той, старой, жизни я мог принимать решения, слова жгли мне сердце, а ноги несли меня, куда мне хотелось.

– Ефрейтор Уэстон Д. Тёрнер, – сказал профессор Ондивьюж, придвигая к кровати стул. – Не могу выразить словами, как я рад видеть вас живым.

Мое собственное сердце забилось чаще, впервые за несколько дней я почувствовал что-то кроме опустошающей апатии. Я вытаращился на профессора, едва осмеливаясь поверить, что такой выдающийся поэт приехал меня навестить. Профессор был одет в идеально сидящий на нем синий костюм, дополненный голубым галстуком. Он распустил дреды, и теперь его вьющиеся волосы свободно ниспадали на плечи.

– Как вы узнали, что я здесь?

– Преподаватели на факультете говорили, что сын сенатора Дрейк – твой друг Коннор – вернулся с войны и собирается учиться дальше. Я сразу же подумал о тебе, надеялся, что ты тоже закончил служить, что ты вернешься к нам. Навел справки о тебе, и вот я здесь.

Услышав имя «Коннор» из уст профессора, я немедленно ощутил тупую боль в сердце, о которой до сего момента пытался забыть, но не мог полностью игнорировать – как и мучивший меня голод.

– Коннор вернулся в Амхерст?

– Вернулся. – Профессор Ондивьюж хлопнул ладонями по коленям, на темной коже блеснуло золотое обручальное кольцо. – А вы? Когда возвращаетесь?

– Я не вернусь.

Профессор нахмурился.

– Мне сказали, что вы отказываетесь от пищи и совершенно не проявляете интереса к реабилитации.