На следующий день, в пятницу, 15 июля 1870 года, в 9 утра в Сен-Клу состоялось совещание членов правительства Франции. На нем Грамон зачитал текст декларации об объявлении войны, над чем он работал совместно с Оливье. В этом документе ответственность за происходившее возлагалась на короля Вильгельма I, который не удостоил чести принять французского посла. Французское правительство посредством декларации информировало иностранные державы о сложившейся ситуации. Когда министр иностранных дел закончил читать текст документа, Наполеон III в восторге захлопал в ладоши[2164].

В 10 утра состоялись переговоры между Наполеоном III и графом Карлом Витцтумом, прибывшим в Париж со специальной миссией от австрийского императора Франца Иосифа. Австрийский посланник убеждал французского императора в необходимости срочного созыва международного конгресса для урегулирования спорных вопросов. Наполеон III в целом благосклонно отнесся к этой идее, но ответил, что «это не должно отвлечь нас от борьбы»[2165]. Затем он сказал австрийскому представителю, что не ожидает какой-либо помощи от Австрии в предстоящей войне, но единственное, что хотел бы просить, это послать австрийский корпус в Богемию, чтобы отвлечь часть прусских сил на австрийскую границу. Австрийский граф достаточно сдержанно отнесся к этому предложению и ответил, что «громоотвод в неправильном месте может привлечь молнию»[2166].

Примерно в это же время Бенедетти (только что прибывший в Париж из Бад-Эмса) встретился с Грамоном и Оливье, в беседе с которыми дал свою оценку переговоров с Вильгельмом I и в завершение описал сцену прощания с королем на вокзале Бад-Эмса, а также завершавшие разговор слова Вильгельма I: «Au révoir à Berlin»[2167] («До встречи в Берлине»). Грамон и Оливье остались непреклонны. По их мнению, Пруссия была достойна получить войну[2168].

Час дня, 15 июля 1870 года. Здания Бурбонского и Люксембургского дворцов окружены плотным кольцом полиции и конной жандармерии, которые сдерживают толпы парижан. Только что одновременно в Законодательном корпусе и в Сенате начались выступления соответственно главы правительства Оливье и министра иностранных дел Грамона. Их выступления, по сути, были одинаковыми, поскольку готовились заранее. Они оглашали решение правительства Франции объявить войну Пруссии и вносили на рассмотрение депутатов и сенаторов меры по военным приготовлениям страны (выделение военных кредитов, призыв новобранцев и т. д.). Под сводами притихших залов Бурбонского и Люксембургского дворцов гулко разносились слова: «С Вашего согласия мы тотчас же предпримем шаги, направленные на сохранение наших интересов, безопасности и чести Франции»[2169].

В Сенате рассмотрение закончилось быстрее, и сенаторы единогласно, стоя, бурными аплодисментами и выкриками поддержали меры правительства. В Законодательном корпусе разгорелись дебаты. Правые депутаты и центристы полностью поддержали меры правительства. Левые депутаты яростно выступили против. Глава правительства говорил снова и снова. В своих выступлениях он подчеркивал ответственность правительства, необходимость принятия решительных мер, угрозу со стороны Пруссии и т. д. Оппозиционные депутаты — Тьер, Гамбетта, Фавр, Араго, Симон, Гарнье-Пажес и другие — призывали к здравомыслию, предъявлению веских доказательств угроз со стороны Пруссии, выяснению всех обстоятельств переговоров в Бад-Эмсе. В частности, в своем выступлении Тьер говорил, что предупреждал правительство об угрозе еще в 1866 году, но представившийся случай представляется пустячным и формальным, который не стоит пролития крови французов[2170]. Однако его речь была прервана яростным шумом правых депутатов. Тьера обвинили в предательстве и антипатриотизме[2171] (вечером того же дня толпа выбила стекла в доме Тьера).

Депутат-бонапартист Гийом-Монперо под одобрительные возгласы и аплодисменты большей части депутатов громогласно бросил в зал: «Пруссия забыла Йену! Мы должны напомнить ей об этом!»[2172]. В завершение прений Оливье в очередной раз поднялся на трибуну и под гром аплодисментов и торжествующие выкрики заявил, что «с легким сердцем принимает на себя всю ответственность за войну. Я имею в виду с сердцем, не стиснутым раскаянием, уверенным сердцем и чистой совестью!»[2173]. Подавляющим большинством голосов (245 против 10) Законодательный корпус поддержал правительство[2174]. Решения Законодательного корпуса и Сената были встречены оглушительным ревом обезумевшей толпы.

Новость об объявлении войны быстро облетела Париж, и город опять оказался во власти ликующих масс. Огромная толпа пела «Марсельезу», потрясала горящими факелами и бесконечно кричала «Долой Пруссию! Долой Вильгельма! Долой Бисмарка! Да здравствует война! К Рейну!». Ни полиция, ни жандармерия не предпринимали попыток утихомирить парижан. Эта картина повторялась в столице несколько дней подряд. Во многих других городах страны происходили аналогичные выступления[2175].

В то время как в Париже решался вопрос мира и войны, железнодорожный состав с королем Вильгельмом I и кронпринцем Фридрихом Вильгельмом следовал из Бад-Эмса в Берлин[2176]. Но в отличие от предыдущей поездки, король и его окружение на этот раз увидели совсем другую страну. К этому моменту в Пруссии и других немецких государствах под влиянием новостей из Франции и шумной пропагандистской кампании местной печати начался стремительный процесс роста патриотических настроений населения. Расчет Бисмарка в конечном итоге оказался верным. Французские претензии и высокомерие задели самые чувствительные струны немцев — патриотизм и гордость. Многие вспомнили героические времена борьбы с наполеоновской Францией в начале века. Глава прусского правительства целенаправленно работал с печатью, и газеты каждый день давали немцам все новые и новые материалы об антинемецкой истерии во Франции. Они умело преподносили информацию о стремлении французов захватить Рейн и исконно немецкие земли, которую правительство Бисмарка обнародовало из секретных архивов[2177].