спустит, — продолжал одноглазый, склонившись к самому уху Ксеньи и говоря шепотом. — Я вам строго по секрету скажу: нам ведь при допросах разрешено и физические методы применять… Физические методы… Инструкция есть, сам адмирал Колчак подписал… Вот и подумайте, не доводите до, так сказать, физических методов… Ведь со слезами сознаваться придется. А стыд-то какой, стыд-то… При методах оголяют…

Пока одноглазый все это шептал Ксенье, капитан, нагулявшись по комнате, вернулся к столу и снова сел в кресло, поправив съехавшее набок пенсне.

— Ваша настоящая фамилия? — спросил он, положив перед собой листок бумаги и взяв перо.

— Попова, — сказала Ксенья.

— Ах, так? Значит, добром не желаете? Хорошо. Раскаетесь… — капитан швырнул перо и встал. — Позовите… — приказал он одноглазому.

Одноглазый вышел.

Ксенья глядела в пол. Она даже не подняла и не повернула головы, когда позади скрипнула дверь и кто-то вошел в комнату. Она только до боли закусила губу.

Капитан стоял, засунув руки в карманы, и молча смотрел на нее.

— По вашему, господин капитан, вызову явился, — услышала Ксенья незнакомый хрипловатый и низкий голос у двери. Нет, это не был голос одноглазого, это пришел какой-то новый контрразведчик.

«Для чего?» — Ксенья ниже опустила голову.

— Ага, — живо сказал капитан, но осекся и замолчал, словно не решаясь сразу отдать какое-то страшное приказание.

В комнате стало тихо, так тихо, что отчетливо слышны были шаги пешеходов иа улице и дребезжание извозчичьих пролеток. Ксенья не знала, сколько времени длилась эта тишина — может быть, одну минуту, может быть, целый час.

Потом капитан сказал:

— В тюрьму ее, в одиночку, в особый корпус… Ночью я допрошу, допрошу там. Здесь нельзя — без крика не обойдешься…

— Понимаю, господин капитан, — снова услышала Ксенья хрипловатый низкий голос, потом услышала шаги позади себя, потом — резкий, как выстрел под ухом, окрик: — Встать!

Ксенья поднялась и увидела перед собой унтер-офицера с наганом в кобуре на широком солдатском поясе.

Унтер-офицер расстегнул кобуру, взялся за рукоять нагана и скомандовал:

— Вперед, и не оглядываться… Марш!

5

Осень в этом году тянулась долго. Шли непрерывные дожди. Иртыш не удержался в берегах, и воды его хлынули в город. Наводнение захватило все низинные улицы, и улицы сами сделались реками. Под северным ветром по ним гуляли грязные волны стылой воды.

Косой мелкий снег все застилал пеленой, но мороз не приходил и снежинки таяли, едва коснувшись земли. Над городом стоял тревожный гул колоколов. Все пожарные каланчи били набат, оповещая горожан о новом подъеме воды.

По улице мимо афишных будок с клочьями мокрой грязной бумаги, мимо домов со слепыми окнами под шторами, мимо голых черных деревьев по затопленной мостовой проходили на запад, на фронт, последние из омского гарнизона казачьи сотни. Косматые низкорослые кони, меся ногами мелкую стылую воду, шли нескончаемым бродом ряд за рядом и терялись в снежной мгле. Всадники, ссутулившись и подняв стоймя воротники шинелей, отворачивали от ветра мокрые лица и щурили глаза, которые сек колкий снег. Офицеры привставали на стременах и с беспокойством поглядывали на оставшийся позади Иртыш. Он был широк, как море, и он отрезал пути отступления. «Что будет, если придется отступать?»

Прошли последние казачьи сотни, и город опустел. Он казался мертвым — никто не осмеливался выходить из домов, боясь грабежей, арестов и мобилизации в армию. Жила только железнодорожная станция. Здесь вокзал был забит толпами военных и штатских администраторов, чиновников, штабных офицеров и богатых горожан. С железнодорожных путей через каждые пятнадцать минут отправлялись поезда. Шла поспешная эвакуация, хотя на стенах вокзала все еще висели объявления правительства о том, что Омск сдан не будет и что на фронте ниспослана новая победа.

Причины спешной эвакуации Омска Колчак пытался скрыть. Рядом с листками, возвещавшими, что Омск сдан не будет, на стенах зданий и на заборах появились листки, возвещавшие, что столица белой Сибири переносится в Иркутск, «занимающий центральное положение», и что-де это «центральное положение» обеспечит «плодотворную работу правительства».

Первыми — «обеспечивать плодотворную работу» — с непонятной поспешностью отбыли в Иркутск иностранные дипломаты, советники по всяким вопросам, советники советников, американские «просветители» и миссионеры. На их поездах развевались многоцветные американские, английские, французские, японские, итальянские, даже сербские флаги. Потом потянулись эшелоны с бело-красными флагами. Это, по дешевке распродав русскому населению имущество, захваченное в русских селах и городах, уезжали на восток чехи из охранных батальонов уже ненужного омского гарнизона. Потом один за другим пошли правительственные поезда с бело-зелеными флагами, поезда, увозящие министров, министерские канцелярии, многочисленных чиновников с женами, чадами и домочадцами.

Паровозные гудки сливались с набатом, несущимся из города. По путям суетливо и бестолково сновали какие-то люди, отыскивая поезда каких-то ведомств, каких-то штабов и каких-то управлений. Со станции в город и из города на станцию скакали конные ординарцы со срочными пакетами и донесениями. Здесь, в первом тупике, под усиленной охраной часовых и парных патрулей стоял поезд верховного правителя и верховного главнокомандующего адмирала Колчака. Он стоял в тупике, но под парами, и в нем сейчас жил главный нерв и с перебоями бился пульс умирающей армии. Здесь, в этих зеленых вагонах, был отстранен от дел «святой» генерал Дитерихс, здесь был назначен новый командующий армией генерал Сахаров, понравившийся адмиралу показной храбростью и отвагой, сюда был вызван с фронта для защиты Омска, самый молодой генерал белой армии Войцеховский, отсюда шли приказы на месте расстреливать «смутьянов», болтающих о том, что Омск со дня на день падет, и отсюда шли инструкции о том, как без эвакуации разгрузить тюрьмы, усилив деятельность военно-полевых судов.

Ни на час не прекращалась работа склоненных над картами штабных офицеров, и ни на секунду не погасал свет в окнах адмиральского салон-вагона. А рядом с поездом Колчака на соседних путях, под охраной тех же