Сердце Камерона подскочило.

— Да, мне бы хотелось.

* * *

Дейв находился в Лондоне и жил у своих родителей на Грейт-Питер-стрит, когда в дверь постучал Фиц.

Вся семья сидела в кухне: Ллойд, Дейзи и Дейв. Иви улетела в Лос-Анджелес. Было шесть часов вечера. Раньше в этот час дети обычно ужинали, как они говорили тогда, «пили чай». Родители сидели с ними некоторое время и разговаривали о делах уходящего дня, а потом отправлялись куда-нибудь провести вечер, как правило, на митинг. Дейзи курила, а Ллойд иногда делал коктейли. Традиция устраивать посиделки на кухне в этот час и вести разговоры сохранилась надолго, после того как дети повзрослели для такого «чаепития».

Дейв рассказывал родителям о разрыве с Бип, когда вошла служанка и доложила:

— Граф Фицгерберт.

Дейв заметил, как отец напрягся.

Дейзи прикоснулась к руке Ллойда и сказала:

— Все будет нормально.

Дейва снедало любопытство. Теперь он знал, что граф соблазнил Этель, ковда она была его экономкой, и что Ллойд был незаконнорожденным плодом их романа. Он знал также, что Фиц более полувека отказывался признать Ллойда своим сыном. Так зачем граф пожаловал сюда в этот вечер?

Фиц вошел в кухню, опираясь на две трости, и сказал:

— Моя сестра Мод скончалась.

Дейзи вскочила.

— Ах, как жаль, Фиц, — сказала она. — Присаживайся.

Она взяла его за руку.

Но Фиц помедлил и взглянул на Ллойда.

— Я не имею права садиться в этом доме, — проговорил он.

Дейв мог бы сказать, что Фицу было несвойственно выносить унижения.

Ллойд с достоинством держал себя в руках. Это был отец, который отвергал его всю жизнь.

— Сядь, пожалуйста, — сухо сказал он.

Дейв выдвинул кухонный стул, и Фиц сел за стол.

— Я поеду на ее похороны, — сообщил он. — Они состоятся через два дня.

— Она жила в Восточной Германии, не так ли? — спросил Ллойд. — Как ты узнал, что она умерла?

— У Мод есть дочь Карла. Она позвонила в британское посольство в Восточном Берлине. Они были так любезны, что позвонили мне и сообщили новость. Я был советником-посланником в министерстве иностранных дел до 1945 года, а это что-нибудь да значит, скажу я вам.

Дейзи достала из буфета бутылку виски, налила порцию в стакан и поставила его перед Фицем с кувшином воды из крана. Фиц налил немного воды в виски и выпил глоток.

— Как приятно, что ты помнишь, Дейзи, — сказал он.

Дейв вспомнил, что Дейзи некоторое время жила у Фица, когда была замужем за его сыном Боем Фицгербертом. Вот почему она знала, как он любит пить виски.

— Леди Мод была лучшей подругой моей покойной матери, — произнес Ллойд более мягким голосом. — Последний раз я виделся с ней, кргда мы с мамой ездили в Берлин в 1933 Году. В то, время Мод была журналисткой и писала статьи, которые раздражали Гитлера.

— Я не видел сестру и не разговаривал с ней с 1919 года, — сообщил Фиц. — Я рассердился на нее за то, что она вышла замуж без моего разрешения и, кроме того, за немца. И я сердился на нее почти пятьдесят лет. — На его бесцветном старческом лице отразилась глубокая печаль. — Сейчас мне слишком поздно прощать ее. Каким я был дураком. — Он посмотрел на Ллойда. — Дураком в этом и в других делах.

Ллойд молча слегка кивнул в знак согласия.

Дейв перехватил взгляд матери. Он почувствовал, что сейчас произошло что-то важное, ее выражение подтвердило это. Фиц испытывал такое глубокое сожаление, что не мог говорить об этом, но он подошел к тому, чтобы извиниться, настолько близко, насколько мог.

Трудно было представить, что этого слабого старика когда-то обуревали страсти. Но Фиц любил Этель, и Дейв знал, что и она питала к нему такие же чувства, потому что он слышал это из ее уст. Но Фиц отверг их ребенка, и сейчас, по прошествии целой жизни, он оглядывался назад и сознавал, как много он потерял. Это было невыносимо печально.

— Я поеду с тобой, — импульсивно сказал Дейв.

— Что?

— На похороны. Я поеду в Берлин с тобой.

Дейв не был уверен, почему он так решил, разве что потому, что интуитивно чувствовал: это может пойти на пользу.

— Ты очень добр, юный Дейв, — сказал Фиц.

— Это будет замечательно, — проговорила Дейзи.

Дейв посмотрел на отца, опасаясь, что Ллойд не одобрит его, но, к своему удивлению, он увидел слезы на глазах отца.

На следующий день Дейв и Фиц вылетели в Берлин. Они остановились в гостинице на западной стороне.

— Ты не будешь возражать, если я буду называть тебя Фиц? — спросил Дейв за ужином. — Мы всегда называли Берни Леквиза «деда», даже хотя он был отчимом моего отца. А в детстве я никогда не видел тебя. Так что слишком поздно менять что-либо.

— Я не в той ситуации, чтобы указывать тебе, — ответил Фиц. — И к тому же я вовсе не возражаю.

Они заговорили о политике.

— Мы, консерваторы, были правы относительно коммунизма, — сказал Фиц. — Мы говорили, что у них дело не пойдет, и не идет. Но мы были неправы касательно социал-демократии. Когда Этель говорила, что мы должны дать всем бесплатное образование и бесплатное медицинское обслуживание и обеспечить страхование по безработице, я сказал ей, что она живет в мире иллюзий. А смотри сейчас: все, за что она выступала, осуществилось, а Англия осталась Англией.

Фиц обладал чудесной способностью признавать свои ошибки, подумал Дейв. Таким он был не всегда: он десятилетиями ссорился со своей семьей. Вероятно, это качество пришло к нему с годами.

На следующее утро черный «мерседес» с водителем, заказанный секретарем Дейва, мисс Дженни Причард, ждал у гостиницы, чтобы отвезти их через границу на Восток.

Они подъехали к контрольному пункту «Чарли».

Проехав через барьер, они оказались в длинном сарае, в котором они должны были отдать паспорта. Потом им сказали ждать.

Пограничники, забравшие их паспорта, ушли. Через некоторое время высокий сутулый мужчина в штатском приказал им выйти из «мерседеса» и следовать за ним.

Мужчина шел впереди, потом оглянулся, раздраженный медлительностью Фица.

— Пожалуйста, быстрее, — сказал он по-английски.

Дейв изучал немецкий язык в школе и усовершенствовал его в Гамбурге, поэтому ему не трудно было сказать с возмущением:

— Мой дедушка стар.

Фиц негромко проговорил:

— Не спорь. Это надменный ублюдок из Штази. — Дейв вскинул брови: он никогда не слышал, чтобы Фиц употреблял грубые слова. — Они как кагэбэшники, только не такие мягкосердечные.