— И сейчас он поп-звезда: Ты видишься с ним?

— Конечно. Каждый раз, когда «Плам Нелли» выступает в Западной Германии.

— Как интересно, — Клаус посмотрел на ее бокал и увидел, что он пуст. — Еще шампанского?

Ребекка почувствовала стесненность в груди.

— Нет, спасибо, не надо.

— Послушай, — сказал он. — Мне хочется, чтобы ты поняла. Я горю желанием заняться с тобой любовью, но я вижу, что ты сомневаешься. Помни, что ты можешь передумать в любой момент. Точки невозврата не существует. Если тебе будет неловко, так и скажи. Я не обижусь и не буду настаивать. Обещаю. У меня и в мыслях нет принуждать тебя к чему-то, к чему ты не готова.

Он сказал то, что она как раз хотела услышать. Напряжение спало. Ребекка боялась зайти слишком далеко, сознавая, что она приняла неправильное решение, и чувствуя, что не в состоянии отступить. Обещание Клауса успокоило ее.

— Поедем, — сказала она.

Они сели в свои машины, и Ребекка поехала за Клаусом. Она вела машину, испытывая приятное волнение. Она сейчас отдастся Клаусу. Она представляла себе его лицо, когда она снимет блузу: у нее новый бюстгальтер, черный с кружевной отделкой. Она думала, как они будут целоваться: сначала самозабвенно, а потом нежно. Она представляла его вздохи, когда она возьмет в рот его плоть. Она чувствовала, что никогда так не хотела чего-либо, и ей пришлось сжать зубы, чтобы не закричать.

У Клауса была маленькая квартира в современном здании. Когда они ехали в лифте, Ребекку снова захлестнули сомнения. А если ему не понравится то, что он увидит, когда она снимет одежду? Ей тридцать семь лет, ее груди уже не упругие и не идеальная кожа, какой она была в годы юности. Что, если у него есть скрытые наклонности? Он может достать наручники и плеть, а потом закроет дверь на замок…

Она сказала себе не забивать голову всякой ерундой. Она нормальная женщина и способна понять, не имеет ли она дело с извращенцем, и Клаус вполне нормальный мужчина. Тем не менее ее одолевали страхи, когда он открыл квартиру и пропустил ее вперед.

Это было типично мужское жилище, без излишеств, с утилитарной обстановкой, за исключением большого телевизора и дорогого проигрывателя.

— Как долго ты живешь здесь? — спросила она.

— Один год.

Как она догадалась, он не жил в этой квартире со своей покойной женой.

Он, несомненно, наметил, что делать дальше. Быстрыми движениями он зажег газ, поставил пластинку Моцарта со струнным квартетом и принес поднос с бутылкой шнапса, двумя стопками и миской соленых орешков.

Они сели рядом на диван.

Она хотела спросить, сколько девушек он соблазнил на этом диване. Она взяла бы неверный тон, но тем не менее любопытство одолевало ее. Нравилось ли ему быть одному или не терпелось снова жениться? Еще один вопрос, который она не задаст.

Он наполнил стопки, и она отпила глоток, только чтобы чем-то занять себя.

— Если мы поцелуемся сейчас, мы почувствуем вкус напитка на губах друг друга, — сказал он.

Она улыбнулась.

— Хорошо.

Он наклонился к ней.

— Я не люблю швырять деньги на ветер, — прошептал он.

— Я рада, что ты экономный.

Какое-то время они не могли целоваться, потому что смеялись.

А потом начали целоваться.

* * *

Все думали, что Камерон Дьюар сошел с ума, когда пригласил Ричарда Никсона выступить в Беркли, самом радикально настроенном студенческом городке в стране. Говорили, что Никсон будет распят. Начнется бунт. Камерону было все равно.

Он считал Никсона надеждой Америки. Никсон был сильным и решительным. Про него говорили, что он хитрый и бессовестный. И что из этого? Америке нужен такой руководитель. Избави бог, чтобы президентом стал такой человек, как Бобби Кеннеди, который постоянно задается вопросом, что правильно и что неправильно. Следующий президент должен разделаться с бунтарями в гетто и Вьетконгом в джунглях, а не разбираться со своей совестью.

В письме Никсону Камерон писал, что либералы и скрытые коммунисты в студенческом городке завладели средствами массовой информации левого толка, но большинство студентов по сути дела консерваторы и законопослушные, и Никсон соберет большое число желающих послушать его выступление.

Семья Камерона пришла в ярость. Его дед и прадед были сенаторами от демократической партии. Его родители всегда голосовали за демократов. Его сестре не хватало слов, чтобы выразить возмущение.

— Как ты можешь агитировать за несправедливость, бесчестность и войну? — сказала Бип.

— Не может быть справедливости без порядка на улицах, и не может быть мира, когда нам грозит международный коммунизм.

— Где ты был последние несколько лет? Когда негры не проявляли никакого насилия, на них набрасывались с резиновыми дубинками и натравляли собак. Губернатор Рейган расхваливает полицию за то, что она избивала участников студенческой демонстрации.

— Ты что-то имеешь против полиции?

— Нет, я против преступников. Полицейские, избивающие демонстрантов, — преступники, и их надо сажать в тюрьмы.

— Вот почему я поддерживаю таких людей, как Никсон и Рейган: их противники хотят засадить в тюрьму полицейских, а не возмутителей спокойствия.

Камерон был доволен, когда вице-президент Хьюберт Хамфри заявил, что он будет добиваться выдвижения себя кандидатом в президенты от демократов. Хамфри в течение четырех лет был подручным Джонсона, и никто не станет доверять ему, пожелай он выиграть войну или вести переговоры о мире, так что он едва ли будет выбран, но он может навредить более опасному Бобби Кеннеди.

На письмо Камерона Никсону ответил один из активистов предвыборной кампании Джон Эрлихман, предложив встретиться. Камерон ликовал. Он хотел заниматься политикой — может быть, это его начало!

Высоченного роста, с черными бровями и редеющими волосами, Эрлихман был доверенным лицом Никсона.

— Дику понравилось твое письмо, — сказал он.

Они встретились в кафе на Телеграф-авеню и расположились на свежем воздухе в тени распустившегося дерева. Мимо них на велосипедах проезжали студенты в лучах весеннего солнца.

— Чудесное место, учиться здесь одно удовольствие, — заметил Эрлихман. — Я учился в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса.

Он задавал Камерону много вопросов и заинтересовался его предками-демократами.

— Моя бабушка была редактором газеты «Буффало анаркист», — сообщил Камерон.

— Это свидетельство того, как Америка становится более консервативной, — сказал Эрлихман.

Камерон обрадовался, что его происхождение не будет препятствием для карьеры в республиканской партии.