луны! Персы, бойтесь Исиды-Живущей-на-Луне! Багой! Лекарь! Лекарь! Багой! Защитите меня от Исиды! Своими руками она терзает мне сердце! Ведьма! Ведьма! Отпусти мое сердце!

Так Царь царей завывал жутким голосом, и такими были его последние слова: выплюнув их с перекошенным лицом, он приподнял голову, огляделся вокруг, затем вновь тяжело уронил ее, скатился на помост и остался там недвижимый.

Евнух и лекарь подбежали к своему господину.

— Проклятие Исиды пало на Царя царей! — воскликнул Багой.

— Оседлавший вершину мира мертв, он убит египетской богиней Исидой! — прокричал лекарь.

Женщины из царской семьи подняли вой, и все гости к ним присоединились:

— Ох мертв! Артаксеркс умер! Царь царей скончался!

Багой и лекарь с помощью стенающих жен Оха подняли тело. Они спустили его с помоста, вынесли в зал, скрылись в темноте, и вскоре в полной тишине я услышала, как стражники затворяли за ними ворота храмовых дворов и с лязганьем задвигали задвижки на внешних воротах.

На некоторое время в зале, наполненном смертельным ужасом, повисла тишина. И внезапно ее прорезал чей-то голос, высокий, визгливый:

— Эта ведьма погубила царя своим поцелуем! Надо убить ее! Разорвать на куски! Смерть ей и всем ее приспешникам!

Ошеломленная толпа пришла в движение, и я услышала, как шипят, выползая из ножен, мечи. Словно бы штиль на море внезапно сменился надвигающимся штормом: гости начали подниматься из-за столов и, подобно волнам, надвигаться на помост, где я стояла в одиночестве. Я нагнулась, подняла систр, направила его на них и крикнула:

— Остановитесь, безумцы! Иначе проклятие Исиды падет и на вас тоже!

— Ведьма! Ведьма! Ведьма! — визжали они, замешкавшись на несколько мгновений, а затем вновь ринулись вперед.

Я взмахнула рукой, и, словно в ответ на этот жест, сквозь усыпавшую пол гальку из-под помоста внезапно повалил густой дым, и оттуда стали прорываться языки пламени. Увидев сие, люди вновь зашлись криком:

— Проклятие Исиды! Проклятие Исиды пало на нас! Этот огонь поднимается из ада!

— Нет, — ответила я им. — Этот огонь ниспослали с Небес разгневанные боги!

К тому моменту между мною и толпой выросла преграда из пламени высотой почти в человеческий рост. Люди остановились; один из воинов швырнул меч, пролетевший у меня над головой. Затем все повернулись и кинулись к выходам из зала, но и там их встретила стена огня. Наиболее смелые перемахнули через нее, но лишь затем, чтобы узнать, что ворота заперты, а стража в панике бежала. Они бросились назад, уже охваченные пламенем, да-да, их шелковые одежды и смазанные маслом волосы превращали их в живые факелы. Тогда гости предприняли другой шаг — стащили все столы вместе, поставили их друг на друга и попытались таким образом вскарабкаться на стены зала. Быть может, некоторым это и удалось бы, если бы в панике одни не сдергивали вниз других, — люди валились в кучу на каменный пол, где напиравшая толпа затаптывала их насмерть.

Я повернулась и, никем не замеченная за пеленой дыма, оставила помост и возвратилась за драпировки, скрывавшие внешнее святилище, где собрались все служители храма Исиды, за исключением той старой жрицы, которая с лампой и факелом все еще продолжала поджигать содержимое подвала: наверняка ей было суждено уже нынче вознестись на небеса в огненной колеснице.

Здесь мои слуги сняли с меня священные атрибуты, помогли облачиться в черные одежды и накинуть сверху черный плащ с капюшоном. Переодеваясь, я обернулась и посмотрела на зал — там били фонтаны огня. Помост, на котором пировал Ох, горел, и весело пылали под ним останки древних царей. Лишь каменные боги, которые по-прежнему поддерживали полыхающий помост, сурово смотрели на сие огненное пиршество — безмолвные и ужасные символы отмщения и Страшного суда.

Больше ничего разглядеть не удалось. В реве пламени слышала я дикие вопли загнанных в ловушку бражников, которые пришли посмотреть, как их царь насмехается над Исидой и ее жрицей; и от криков тех кровь стыла в жилах. Затем пол провалился, и все рухнуло в раскаленную яму подвала. Да, тех, кто поклонялся огню, пожрал их же собственный бог.

Вот что сделала я, Айша, Дочь Мудрости, земная дочь Яраба, которую сами Небеса избрали орудием мщения персам и их Царю царей, нечестивому Оху. С помощью огня совершила я это — и путь мой всегда был и будет отмечен огнем. Здесь, в пещерах Кора, я, Айша, впоследствии стала бессмертной в дыхании огня, и душа моя слилась воедино с его тайной душой.

Глава XVII.

БЕГСТВО ИЗ ЕГИПТА

Захватив с собой из храма сокровища и священные книги, которые до этого дня лежали погребенные в пещерах Кора, мы некоторое время спустя благополучно добрались потайным ходом до разрушенного персами храма Осириса и через него — к выходящим на берег воротам, где уже ожидали лодки. Никем не замеченные, мы расселись в них и поплыли прочь из города вниз по течению Нила. Если бы кто и увидел нас, то принял бы за сельских жителей или, быть может, за египтян, бегущих от персов из Мемфиса. Но думаю, никто нас не заметил, поскольку взоры всех были устремлены на полыхающий храм Исиды, а уши любопытных наполнены передававшимися из уст в уста слухами о том, что сама богиня Исида сошла в огонь и покончила с тираном Охом, его полководцами, его советниками и всем его двором.

Так я распрощалась с белостенным Мемфисом, видеть который мне больше не довелось, хотя частенько дух мой показывает мне сей древний город во сне, и нередко, будто наяву, слышу я жуткую предсмертную агонию тех, кого казнила по велению Небес.

Что происходило в Мемфисе потом? Мне мало об этом известно, хотя из новостей, которые привозил в последние годы Филон, я узнала, что Багой и лекарь бежали, бросив труп Оха, — его нашли обглоданным шакалами, и, если бы Царь царей, изображавший на своем последнем пиру Осириса, не был обмотан в ткани, никто и не узнал бы в этих жалких останках могущественного Артаксеркса Третьего, растоптавшего и опустошившего Египет. Говорили также, что Багой возвел на персидский трон Арсеса, сына Оха, а позже отравил его самого и всех его детей, кроме одного. Затем, кажется, он сделал царем Дария Третьего Кодомана, и этот Дарий, узнав, что Багой собирается отравить и его тоже, нанес удар первым, заставив евнуха самого испить из отравленного кубка, который тот подносил столь многим.

Таким, насколько мне известно, был