разве не говорил мне Холли, что боги Египта мертвы вот уже почти две тысячи лет? Недолгое время они влачили жалкое существование под греками и римлянами, меняли свои личины; недолгое время в Египте их изображения еще рисовали на гробах. Затем взошла звезда новой Судьбы; яркая и праведная звезда, и в ее сиянии они рассыпались в прах. Лишь старый Сфинкс по-прежнему глядит на Нил и, возможно, в ночной тиши ведет беседы с Матерью Исидой, рассказывая о мертвых царях и забытых войнах, ведь, будучи самой Природой, Исида никогда не умирает, хотя из века в век ее облачения меняются.

Да, когда я, Айша, подожгла пиршественный зал и спалила тех мерзких персидских обжор и нечестивцев, а вместе с ними уничтожила и богов Египта, их печальные и священные статуи прощально глядели на меня сквозь дрожащую стену пламени. Однако на самом деле вовсе не я сделала это, как и не я погубила Сидон, и Оха, и Багоя, но сотворила сие сама Судьба, избравшая мечом меня — свою ведомую Роком дочь.

Когда я проснулась, было почти темно — заходившая луна гасила свои последние лучи, а на ночном ветерке едва слышно и неумолчно шептали молитву Небесам высокие камыши: хотя мы сами того порою не ведаем, но все живое должно молиться или умереть. Да, абсолютно все: от огромной звезды, несущейся сквозь пространство в своем вечном странствии, и до скромного цветка, робко выбивающегося из-под камня, — все, повторяю, должно молиться, потому что молитва есть кровь заключенного в нас духа, и если эта кровь застынет, тогда исчезнут любые надежды и страхи и канет все в бездну непроглядной темноты.

Я прислушивалась к шепоту камышей, рассказывающих мне о тайнах земли и неба, и на крыльях этих мелодичных молитв посылала Небесам свои собственные.

Ведь, по правде говоря, я была в тот момент сильно встревожена и не знала, что делать. Я понимала: долго здесь находиться нельзя, потому что рано или поздно персы разыщут меня, и Багой, дабы скрыть собственные злодеяния, избавится от убийцы Царя царей. Последнее не пугало меня — я устала от земного мира со всеми его ужасами и готова была пройти через Врата смерти, в надежде, что за ними найду лучший мир. Но ведь были и те, что пришли сюда со мной, верные мне слуги, которым я клятвенно пообещала безопасность, — люди, всецело доверившиеся мне, словно самой богине, и если погибну я, то и они тоже погибнут.

Поэтому я должна постараться спасти их. Но как? Не было у меня корабля, чтобы бежать на нем из Египта. А даже и имейся он под рукой — куда бы я подалась, когда весь мир находился ныне под пятой персов? О, если бы рядом был Нут! Как же нуждалась я в его совете! В том, что старец жив, я не сомневалась: разве не его голос звучал в храме? И то был не трюк жрецов, ведь когда я молила о наставлении, то не знала, каким будет ответ и от кого он прилетит.

Да, Нут все еще жив, но где прикажете его искать? Может, он совсем рядом, а может, говорил со мной издалека. Однако, рассудила я, Учитель, давший мне однажды совет, вполне может сделать сие еще раз.

«О шепчущие камыши! — вскричало мое сердце. — Миллионами своих языков молитесь Востоку и Западу, Северу и Югу! И просите, чтобы на Айшу, которая оказалась в беде, снизошла мудрость святого Нута!»

Да, я молилась, как маленькая растерянная девочка, которая ищет Бога в облаке и думает, что цветы распускаются ей на радость, а великие Плеяды смотрят вниз с небес и любят ее. Да, тяжкий труд, и горе, и пережитой ужас сделали меня похожей на ребенка.

Что ж, именно такие люди, а вовсе не гордецы или мудрецы, правители земли, бросающие вызов Небесам, зачастую получают ответы, а с ними обретают и познание истины. Во всяком случае мне, испившей до дна Кубок силы и мудрости, в час слабости забывшей даже о своей красоте и глубоких познаниях, о свершенных мною великих делах, — мне ответ пришел без промедления.

Внезапно, с первым румянцем зари на бледнеющих щеках ночи, у моего соломенного ложа вдруг появилась жрица.

— Просыпайся, о Исида, сошедшая на землю, — промолвила она. — Там, снаружи, стоит человек, который хочет говорить с тобой. Он прибыл сюда на лодке и, когда я решила испытать незнакомца, произнес тайные слова, известные лишь немногим, те самые слова, что открывают дверь в святилище. Жрецы поинтересовались, какова цель его визита, но он ответил, что может сообщить сие только той, что носит украшенный драгоценностями систр, той, что укрывает свою голову облаком, словно вершина горы, той Пророчице, которая во всех храмах известна как Дочь Мудрости, но в миру зовется Айшей, дочерью Яраба.

Невольно засомневавшись и заподозрив предательство, я велела жрице повторить одно за другим те загадочные слова, что говорил незнакомец. Она произнесла их, и было среди них одно тайное слово, значения которого не ведала даже она сама. Зато его знала я, как знала и того, кому оно было доверено.

Окрыленная надеждой, я поднялась с постели, закуталась в темный плащ и велела:

— Веди меня к этому человеку. Но сначала вели охранять пришельца: пусть встанут вокруг него три жреца с обнаженными мечами.

Жрица вышла и вскоре вернулась вновь, сообщив, что вновь прибывший ждет меня во дворике перед маленьким храмом, охраняемый, как и повелела я, тремя мечами. Дворик тот был совсем мал, размером всего лишь с комнату. Я вошла в него с запада. В самом центре стоял мужчина, и первые лучи восходящего солнца, проникавшие через восточную дверь, били ему в спину.

Лица гостя мне было не разглядеть, а вот он, наверное, даже под сутаной с капюшоном сумел рассмотреть меня, освещенную все теми же солнечными лучами. Во всяком случае я заметила, как мужчина вздрогнул, а затем упал на колени, быстрым и странным движением подняв в приветствии руку. Этого хватило, чтобы я тотчас узнала его, своего верного Филона! Я велела вооруженным жрецам и сопровождавшей меня жрице оставить нас наедине. Затем сделала несколько шагов вперед со словами:

— Поднимись, Филон. Я искала тебя так долго и даже начала было подумывать, что уже не найти мне тебя под солнцем. Откуда прибыл ты к нам, о Филон, и с какой целью?

— О Пророчица, о обожаемая и божественная госпожа, — заговорил он