и редким умом, Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения. С таким характером, с такими наклонностями, с такой разнузданностью он вступил в жизнь и, понятно, тотчас же нашел себе множество врагов… В характере Лермонтова была еще черта далеко не привлекательная — он был завистлив. Будучи очень некрасив собой, крайне неловок и злоязычен, он, войдя в возраст юношеский, когда страсти начинают разыгрываться, не мог нравиться женщинам, а между тем был страшно влюбчив. Невнимание к нему прелестного пола раздражало и оскорбляло его беспредельное самолюбие, что служило поводом с его стороны к беспощадному бичеванию женщин. Как поэт, Лермонтов возвышался до гениальности, но как человек, он был мелочен и несносен. Эти недостатки и признак безрассудного упорства в них были причиною смерти гениального поэта от выстрела, сделанного рукою человека доброго, сердечного, которого Лермонтов довел своими насмешками и даже клеветами почти до сумасшествия». (Арсеньев, 1989, с. 56–57.)

«На Кавказе юношеская веселость уступила местр у Лермонтова припадкам черной меланхолии, которая глубоко проникла в его мысли и наложила особый отпечаток на его поэтические произведения». (Растопчина, 1989, с. 362.)

«По нашему современному определению его можно было назвать хулиганом чистейшего типа. Выходки совершенно невозможные и нетерпимые, бретерство самого низшего разбора, нечистоплотная бесцеремонность в обращении с женщинами как-то странно уживалась в нем с подвигами высокого благородства, верностью дружбе… По словам П.П. Вяземского, характер у поэта был крайне неровный и настроение часто и резко менялось: от неудержимой веселости он переходил к мрачной задумчивости и угрюмо сидел молча, еле отвечая на вопросы. И в такие минуты он бывал небезопасен». (Опо-чинин. 1990, с. 40–41.)

«…Был дурной человек: никогда ни про кого не отзовется хорошо; очернить имя какой-нибудь светской женщины, рассказать про нее небывалую историю, наговорить дерзостей — ему ничего не стоило. Не знаю, был ли он зол или просто забавлялся, как гибнут в омуте его сплетен…» (Тиран. 1989. с. 151.)

«В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его сумрачного лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взгляд странно не согласовывался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая, кривоногая, с большой головой на сутулых плечах возбуждала ощущение неприятное; но присущую мощь тотчас сознавал всякий… Не было сомнения, что он, следуя тогдашней моде, напустил на себя известного рода бай-роновский жанр, с примесью других, еще худших капризов и чудачеств. И дорого же он поплатился за них!» (Тургенев, 1967, с. 80–81.)

«Кажется, он сам, если не сознавал ясно, то более или менее смутно чувствовал в себе это “не совсем человеческое”, чудесное или чудовищное, что надо скрывать от людей, потому что этого люди никогда не прощают. Отсюда — бесконечная замкнутость, отчужденность от людей, то, что кажется “гордыней” и “злобою”. Он мстил миру за то, что сам не от мира сего; мстил людям за то, что сам “не совсем человек”. “И никого-то он не любит” — жаловались на него бабушке». (Мережковский, 1989, с. 44.)

«Душа сама собою стеснена, / Жизнь ненавистна, но и смерть страшна, / Находишь корень мук в себе самом, / И небо обвинить нельзя ни в чем». (Лермонтов М.Ю. «1831-го июня 11 дня».)

[1841 г.] «Оставляя Петербург, Лермонтов был в очень угнетенном состоянии и не переставал уверять своих друзей, что он уже не вернется живым… “Уже не жду от жизни ничего я, / И не жаль мне прошлого ничуть…”…С горькою иронией обращается поэт к Творцу: “Устрой лишь так, чтобы тебя отныне / Недолго я еще благодарил…" [Один из товарищей поэта А.И. Арнольди вспоминает] «Мы все, его товарищи-офицеры, нисколько не были удивлены тем, что его убил на дуэли Мартынов, которому столько неприятностей делал и говорил Лермонтов: мы были уверены, что Лермонтова все равно кто-нибудь убил бы на дуэли: не Мартынов, так другой кто-нибудь…» (Абрамович, 1914, с. 304, 311.)

«Пусть паду как ратник в бранном поле. / Не оплакан светом буду я, / Никому не будет в тягость боле / Буря чувств моих и жизнь моя». (Лермонтов М.Ю. «Стансы», 1831.)

Особенности творчества

«Для пас важен самый факт непримиримых столкновений между матерью, отцом и бабушкой Лермонтова: ведь эта вражда предопределила появление некоторых трагических мотивов в творчестве, Лермонтова… Ранняя смерть матери, полный разрыв между отцом и бабушкой, рассказы о самоубийстве деда на новогоднем балу в Тарханах — все это, несомненно, отразилось на характере подрастающего поэта, а, следовательно, и на его творчестве». (Гиллельсон, 1989, с. 12.)

«…В 15 лет первая редакция “Демона” и “Испанцы”, в 16 лет — “Маскарад”». (Эфроимсон, 1998, с. 340.)

«Уже в самых ранних произведениях Лермонтова сказывались все характерные черты его музы; грусти ранняя печать, жизни тяготенье, жажда забвенья; бесплодное раскаянье, мятежная тоска, буря тягостных сомнений… мрачные предчувствия рокового конца… Среди людей он чувствует себя, как “дуб в стране пустынной”… как “лист, грозой оборванный”, как “беспечный странник, для мира и небес чужой”, как “шести досок жилец уединенный… оставленный, забвенный”. Поэта не оставляет предчувствие, что свет не поймет великого, и он погибнет “в цвете лучших дней”, “без цели, оклеветан, одинок”. Жизнерадостные нотки звучат чрезвычайно редко… Лучший показатель душевного настроения поэта, по его собственным словам, — стихотворения “Для чего я не родился” и “Что толку жить!”» (Абрамович, 1914, с. 272–273, 278.)

«Миссий Лермонтова — одна из глубочайших загадок нашей культуры. С самых ранних лет — неотступное чувство собственного избранничества, какого-то исключительного долга, довлеющего над судьбой и душой; феноменально раннее развитие бушующего, раскаленного воображения и мощного, холодного ума; наднациональность психического строя при исконно русской стихийности чувств… высшая художественная одаренность при строжайшей взыскательности к себе, понуждающей отбирать для публикации только шедевры из шедевров… Вся жизнь Михаила Юрьевича была, в сущности, мучительными поисками, к чему приложить разрывающую его силу». (Андреев, 1992, с. 368–369, 371.)

«Ты затаил, о чем томилась дума. / И вышел к нам с усмешкой на устах. /

И мы тебя, поэт, не разгадали, / Не поняли младенческой печали / В твоих как будто кованых стихах!» (Брюсов В «К портрету М.Ю. Лермонтова».)

Можно согласиться с теми авторами, которые находили у Лермонтова черты шизоидной психопатии. Соматическое неблагополучие, фактическое отсутствие родителей в детстве, гиперопека и уродующее