— Вы меня поражаете.

Эрлихер рассмеялся.

— Я иногда сам себя поражаю, герр граф. Но я хотел упомянуть, что у нас имеются начатки прекрасных литейных заводов для производства ружей и пушек, также по секрету могу вам сообщить, что мы ведем переговоры с Гатлингом о выпуске у нас его пулеметов по лицензии и способны без ограничений снабжать вас любым оружием, какое вам может понадобиться, на долгосрочной основе.

— Благодарю вас, мой дорогой сэр, но мы не имеем такой надобности. Царь Александр Второй является миролюбивым реформатором, в прошлом году он даровал свободу нашим крепостным, в этом году он реформирует армию, флот, бюрократию, судебную систему, образование — все.

Эрлихер ухмыльнулся.

— И попутно возглавляет самые обширные земельные завоевания в истории, покоряя больше народов, чем это удавалось кому-либо, за исключением Чингисхана и его монгольских орд. Чингисхан рвался на Запад, — улыбка растягивалась все шире и шире, — тогда как орды вашего царя двигаются на Восток. Через весь континент! Вы только вообразите себе! Через весь континент до самого моря, через Сибирь до Камчатского полуострова. И это не предел. Не так ли?

— А вы как думаете? — произнес граф с улыбкой.

— Мы слышали, что царь надеется через вашу новую крепость Владивосток проникнуть в Японию, потом севернее, на Курилы, ещё севернее, на Алеутские острова, и, наконец, соединиться с русской Аляской, которая простирается до самого севера Калифорнии. Пока весь мир спит. Поразительно. — Эрлихер достал портсигар и предложил Сергееву: — Прошу вас, самые лучшие из кубинских.

Сергеев взял одну, понюхал, покатал в пальцах и прикурил от спички швейцарца.

— Благодарю вас. Великолепно. Все швейцарские мечтатели похожи на вас? — любезно спросил он.

— Нет, господин граф. Но мы любим мир, и мы радушные хозяева для всех, кто любит мир. Только мы сидим у себя в горах, хорошо вооруженные, и смотрим на весь остальной мир. По счастью, наши горы как острые шипы для всех, кто приходит незваным.

Снова поднявшийся у стойки крик отвлек их на минуту. Ланкчерч, Сванн, Гримм и другие высказывались более громогласно, чем обычно.

— Я никогда не был в Швейцарии. Вы непременно должны повидать Россию, у нас много того, что радует глаз.

— Я был в вашем прекрасном Санкт-Петербурге. Три года назад я на несколько месяцев оказался там в нашем посольстве. Лучший город в Европе, по моему мнению, если вы дворянин, богач или иностранный дипломат. Вы, должно быть, скучаете по нему.

— Больше, чем вы можете себе представить. У меня сердце кровью обливается. — Сергеев вздохнул. — Теперь уже недолго ждать, скоро я там буду. Говорят, что мое следующее назначение будет в Лондон — тогда-то я и загляну к вам в горы.

— Я почту за честь, если вы остановитесь у меня. — Эрлихер затянулся сигарой и выпустил колечко дыма. — Значит, мое деловое предложение вас не заинтересовало?

— Несомненно справедливо, что британцы монополизируют самые разные производства, все морские пути и моря, все богатства покоренных земель… — теперь в улыбке Сергеева уже не было прежней теплоты, — …которыми следует делиться.

— Тогда нам нужно вернуться к этому разговору в более спокойной обстановке?

— За обедом, почему бы и нет? Я обязательно проинформирую своё начальство о любой беседе. Если в будущем вдруг возникнет надобность, как я смогу связаться с вами или с вашим начальством?

— Вот моя визитная карточка. Если вы спросите обо мне в Цюрихе, меня будет легко найти. — Эрлихер внимательно рассматривал Сергеева, пока тот читал великолепную каллиграфию — результат нового, поистине чудесного процесса печатания, который швейцарцы только что изобрели. Тонкие черты лица, аристократ до мозга костей, в безукоризненном костюме, тогда как его собственная наружность, Эрлихер знал это, была заурядной, а предки его были крестьянами. Но он не завидовал русскому.

Я швейцарец, думал он. Я свободен. Я не обязан преклонять колено или обнажать голову ни перед каким королем, царем, священником или человеком — если не хочу этого. Мне жаль этого беднягу, в определенном смысле он по-прежнему раб. Хвала Господу за мои горы и мои долины, за моих братьев и сестер и за то, что я живу среди них, — все они так же свободны, как и я, и останутся свободными.

В своём маленьком доме в Ёсиваре Хинодэ ждала. Фурансу-сан сказал, что придет сегодня, но может задержаться. Она была одета, чтобы раздеться, её вечернее кимоно и нижние кимоно были из тончайшего шелка, волосы сияли, черепаховые и серебряные гребни украшали высокую прическу, которая искусно открывала ту часть шеи, где начинали пробиваться первые волоски; гребни были воткнуты в волосы только затем, чтобы их можно было вынуть и позволить волне волос упасть до пояса, скрыв самое эротичное.

Интересно, что такого эротичного мужчины находят в этой точке женской шеи, спрашивала она себя, и почему, когда мы скрываем её, это тоже их возбуждает? Мужчины, какие они странные! Но она знала, что падающая волна волос возбуждает Фурансу-сана, как любого клиента, и это была её единственная уступка условиям их договора. Только это она делала при свете.

Ночью перед восходом солнца, когда он был с ней, её майко осторожно будила её, и она одевалась в темноте независимо от того, просыпался он или нет. Потом она переходила в соседнюю комнату и закрывала за собой дверь, её майко опускалась у двери на колени, охраняя её, и она снова ложилась спать, если чувствовала себя уставшей. Он согласился никогда не входить в это её убежище — после первого раза она настояла на этом.

— Таким образом тайна ночи может распространяться на весь день, — сказала она тогда.

— Прошу прощения?

— Таким образом то, что вы увидели однажды, никогда не изменится, как бы ни судили боги.

Она вздрогнула всем телом. Как она ни старалась, она не могла прогнать ощущение, что семя подлого Изъязвленного Божества, которое он поселил в ней, набирало силу, росло, готовилось прорваться наружу во всех частях её тела. Каждый день она исследовала себя. Каждую клеточку. Райко была единственной, кому она доверяла осматривать те места, которые не могла видеть сама; только так она могла быть уверена, что кожа там осматривается столь же тщательно и пока ещё чиста и безупречна.

— Каждый день — это слишком часто, Хинодэ, — заметила Райко перед тем, как согласилась на контракт. — Может быть так, что ничего не случится долгие годы…

— Прошу прощения, Райко-сан. Каждый день. Это условие.

— Зачем вы вообще соглашаетесь на это? У вас прекрасное будущее в нашем Мире. Может быть, вы никогда не подниметесь до первого ранга, но вы образованы, ваша мама-сан говорит, что у вас длинный список клиентов, которые очень довольны вами, она сказала, что вы могли бы выйти замуж за зажиточного торговца, или земледельца, или мастера, изготавливающего мечи, что вы разумны и у вас не должно быть недостатка в достойных женихах.