— Конечно, то, что случилось с Агнес, это трагедия, — продолжает она, гладя его по плечу. — Но, по-своему, это было и милостью, разве не так? Все эти тревоги и… скандалы… столько лет, а теперь ты, наконец, освободился.

Он расслабляется, сначала одна рука, потом другая ложатся на ее талию. Чудом она спаслась, просто чудом!

— И у фирмы Рэкхэма такой замечательный год, — продолжает она, — Половина проблем, с которыми мы сталкиваемся, это проблемы роста, этого нельзя забывать. И у тебя счастливое семейство, честное слово, это так. Прислуга очень дружелюбна со мной. Судя по тому, что мне удается услышать, могу тебя уверить, она всем довольна, а тебя все в доме просто боготворят…

Он поднимает глаза — растерянный, несчастный, нуждающийся в поддержке, похожий на собаку, потерявшую хозяина. Она целует его в губы, гладит между ног, просовывает худую кисть к вялой выпуклости…

— Вспомни, что я тебе сказала при нашей первой встрече, любовь моя, — шепчет она, — я сделаю все, что ты захочешь. Все, что угодно.

Он мягко удерживает руку, которой она начинает подбирать юбки.

— Поздно, — вздыхает он. — Нам пора в постель.

Она хватает его за руку, направляя ее сквозь теплые слои одежды к своей обнаженной плоти.

— Именно об этом я и думаю.

Если он хоть на миг ощутит то, что между ее ног, она заполучит его. Он не сможет устоять перед женскими соками. Они для него — самый сильный стимул.

— Нет, я серьезно, — говорит он. — Посмотри на часы.

Конфетка послушно поворачивает голову и смотрит на часы, а он тем временем высвобождается из ее рук. Половина двенадцатого. У миссис Кастауэй половина двенадцатого — это разгар вечерней работы. Даже на Прайэри-Клоуз Уильям иногда приезжал к ней заполночь, внося в тихие комнаты жизнь и шум; врывался с улицы — плащ забрызган дождем, голос дрожит от желания. Так созвучны были они друг другу тогда, что но первому его объятию она знала, в какое из отверстий его потянет.

— Боже, как я устал, — тянет он, когда дедовские часы бьют половину. — С корреспонденцией на сегодня все, прошу тебя. Завтра снова на прорыв, да?

Конфетка целует его в лоб.

— Как скажешь, Уильям.

Наутро Конфетка поднимает Софи как обычно. Помогает ей одеться, завтракает с нею, усаживает за письменный стол в классной комнате. Но почти сразу после начала урока приступ тошноты заставляет гувернантку ринуться в дверь, жадно хватая воздух, пропитавшийся запахами переслащенной овсянки и хлорки. Она замирает на площадке; голова кружится так, что она не уверена, успеет ли добраться до спальни. Однако воздух здесь свежее, и позыв проходит.

Она балансирует на краю лестницы. Ступеньки неподвижны, хотя стены и потолок продолжают медленно кружиться. Оптическая иллюзия. Сегодня утром темновато, и следов крови Агнес совсем не видно. Сколько ступенек на этой лестнице? Много, много. Холл далеко-далеко внизу. Конфетка балансирует на краю. Руки, одна на другой, прижаты к выпуклости живота. Она заставляет себя отпустить живот. Дом делает вдох и выдох. Он хочет помочь ей, он знает ее беду, он знает, что для нее лучше. Она делает шаг вперед и замечает, что снова прижимает живот. Она широко расставляет руки, как крылья, кровь в висках бьется с такой силой, что газовый свет сочувственно пульсирует в такт. Закрыв глаза, она позволяет себе упасть.

— Мистер Рэкхэм! Мистер Рэкхэм! (Бум, бум, бум по двери кабинета). — Мистер Рэкхэм! Мистер Рэкхэм! (Бум, бум, бум!)

Уильям выскакивает из-за письменного стола, и так резко открывает дверь, что Летти чуть не наталкивается кулаком на его вздымающуюся грудь.

— Ой, мистер Рэкхэм! — неистово визжит она, — мисс Конфетт упала с лестницы!

Оттолкнув ее, он большими шагами перемахивает площадку и смотрит вниз, на длинную, длинную полосу ступенек под ковровой дорожкой. Тело Конфетки простерто далеко внизу; клубок черных юбок, белого нижнего белья, распустившихся рыжих волос и вывернутых наружу конечностей. Она недвижима, как кукла.

Придерживаясь рукой за перила, чтобы не свалиться самому, Уильям несется вниз, перепрыгивая через две и три ступеньки.

Через короткое время потеря сознания заканчивается для Конфетки легким похлопыванием по щеке. Она лежит на собственной кровати, над нею склонился Уильям. Последнее, что она помнит — полет сквозь пространство.

— Как я сюда попала?

Лицо у Уильяма встревоженное, но не сердитое. Конфетка улавливает неясный отсвет нежной заботы о ней — или напряжения.

— Мы с Розой принесли тебя, — говорит он.

Она оглядывается по сторонам, ища Розу, но ее нет. Конфетка наедине со своим любовником… или нанимателем… Кем бы он ни был ей теперь.

— Я оступилась, — оправдывается она.

— В этом доме все подвержены несчастным случаям, что тут сомневаться, — безрадостно шутит Уильям.

Конфетка хочет приподняться на локтях, но ее пронизывает острая боль — будто нож всадили в ребра. Она пробует приподнять голову, упираясь подбородком в грудную кость — и две вещи бросаются ей в глаза: растрепанные волосы без шпилек неопрятной массой свисают на плечи, юбки задрались, открывая нижнее белье.

— Прислуга… Меня видели такой неприбранной? Уильям не может не рассмеяться.

— Странные в-вещи беспокоят тебя, Конфетка!

Она тоже смеется, и глаза наполняются слезами — какое это счастье, слышать, как он произносит ее имя. Она представляет себе, что должно было происходить чуть раньше — Уильям несет ее вверх по лестнице, но тут же напоминает себе, что нес он не в одиночку и что тащили ее наверняка неумело и некрасиво.

— Мне так стыдно, Уильям… я… оступилась…

— Доктор Керлью уже в пути.

Конфетка холодеет при мысли о том, что доктор Керлью, которого она знает только по дневникам Агнес, теперь торопится к ней. Она представляет себе, как он скользит по улице со сверхъестественной скоростью, глаза горят, как свечи, когтистые лапы замаскированы перчатками, черный чемоданчик кишит червями. Лишившись миссис Рэкхэм, намеченной добычи, он будет вынужден довольствоваться Конфеткой.

— А это нужно? — спрашивает Конфетка. — Смотри: со мною все в порядке.

Она поднимает руки, ноги, легонько двигает ими, задыхаясь от боли. Уильям пристально смотрит на это зрелище с жалостью и отвращением — как если бы она была гигантским тараканом или буйно помешанной.

— Не вставай с кровати, — приказывает он голосом, в котором звучит сталь.

Конфетка лежит и ждет, стараясь не делать глубоких вдохов, чтобы не так болело. Сильно она покалечила себя в этот миг безумия? Правая щиколотка одеревенела и болит, в ней отдается каждый удар сердца. Конфетке кажется, что у нее переломаны ребра, и острые обломки белой кости впиваются в мягкие красные оболочки внутренних органов. И ради чего? Знала ли она хоть одну женщину, которая бы выкинула, упав с лестницы? Еще одна выдумка, сказочка из тех, что проститутки рассказывают друг дружке. У Хэрриэт Пали был выкидыш после того как ее избили до полусмерти, но то другое дело: Уильям вряд ли станет бить ее и пинать в живот, ведь так? Хотя иногда у него в глазах мелькает что-то такое…