значение кандидатуры как Терещенко, так и Львова скрывалось в их принадлежности к масонству»[2163]. Большинство современных историков в масонстве Львова сильно сомневаются. Но не исключено, что он им симпатизировал. Иначе как объяснить появление в кабинете Некрасова и Терещенко? Кто их мог пролоббировать? Ведь не один же Керенский, которому самому сначала места в правительстве не нашлось.

Вечером, как свидетельствовал Милюков, «временный комитет и правительство собрались для предварительного обмена мнений. Я не помню содержания беседы: едва ли она и сосредоточивалась на специальных вопросах. Но хорошо помню произведенное на меня, а вероятно и других, впечатление. Мы не почувствовали перед собой вождя. Князь был уклончив и осторожен: он реагировал на события в мягких, расплывчатых формах и отделывался общими фразами. В конце совещания ко мне нагнулся И. П. Демидов и спросил на ухо: «Ну что? ну как?» Я ему с досадой ответил одним словом — тоже на ухо: «Шляпа!»[2164].

Немного более информативен Керенский: «К вечеру 1 сентября Временный комитет лихорадочно работал над завершением правительственного манифеста, который предполагалось опубликовать на следующий день. В тот момент мы занимались в основном формированием министерств. Вопрос о верховной исполнительной власти в повестке дня не стоял, ибо большинство Временного комитета Думы все еще считало само собой разумеющимся, что вплоть до достижения совершеннолетия наследником престола Алексеем Великий князь Михаил Александрович будет выполнять функции регента. Однако в ночь с 1 на 2 марта почти единодушно было принято решение, что будущее государственное устройство страны будет определено Учредительным собранием»[2165].

Именно в этом духе был выдержан манифест ВКГК, который гласил: «Временный Комитет членов Государственной думы в целях предотвращения анархии и для восстановления общественного спокойствия после низвержения старого государственного строя постановил: организовать впредь до созыва Учредительного собрания, имеющего определить форму правления Российского государства, правительственную власть, образовав для сего Временный общественный Совет министров в составе нижеследующих лиц, доверие к которым страны обеспечено их прошлою общественной и политической деятельностью»[2166]. В списке значилось 12 фамилий министров. Председатель Львов был формально беспартийным. Кадетов оказалось больше всех — Милюков, Некрасов, Мануйлов, Шингарев, Родичев. Октябристов представляли Гучков и Годнее, центр — Львов, прогрессистов — Коновалов и Терещенко, трудовиков — Керенский.

Провозгласив «низвержение старого государственного строя», Временный комитет очевидно спешил. Судьба этого строя решалась в те часы не столько в Таврическом дворце, сколько в Пскове, куда прибыл царь.

Псковская западня

Реальным хозяином в Пскове был командующий армиями Северного фронта генерал Рузский, который и сыграет — вместе с Алексеевым — решающую роль в последних актах драмы, связанной с уничтожением Российской империи. Великая княгиня Мария Павловна-младшая описывала его внешность: «невысокий худощавый пожилой человек с сутулыми плечами, запавшими щеками и густыми седыми волосами, постриженными на немецкий манер «бобриком». Глубоко посаженные глаза блестели за очками в золотой оправе»[2167]. А таким его запомнила Зинаида Гиппиус: «Маленький, худенький старичок, постукивающий мягко палкой с резиновым наконечником. Слабенький, вечно у него воспаление легких… Болтун невероятный»[2168].

Как нам известно, Рузский был в курсе всех планов заговоров и вполне им сочувствовал. И он был против миссии генерала Иванова и нехотя выполнял приказы об отправке воинских частей с вверенного ему фронта. О последующем — только со слов непосредственных участников событий и из документов, в подлинности которых никто не сомневается.

Об атмосфере в штабе Северного фронта свидетельствует дневник генерала-квартирмейстера Болдырева. 1 марта, еще до прибытия императора, он записывал: «Решается судьба России… Пскову и Рузскому, видимо, суждено сыграть великую историческую роль… Здесь, в Пскове, окутанному темными силами монарху придется вынужденно объявить то, что можно было сделать вовремя… Я сказал Данилову, что сегодня вопрос надо кончить, что завтра уже будет поздно. Видимо, они с Рузским решили, что другого выхода нет»[2169]. Рузский, который не успеет оставить никаких мемуаров, тем не менее, рассказывал о событиях тех дней многим собеседникам. Наиболее систематически его воспоминания записал генерал Вильчковский, регулярно общавшийся с Рузским в течение года в 1917–1918 гг., а также великий князь Андрей Владимирович. Итак, вечером 1 марта обстановка в глазах Рузского выглядела следующим образом: «В Петрограде образовалось для восстановления государственного и общественного порядка новое правительство в лице Временного комитета Государственной думы, о чем сообщило официально телеграфное агентство; военный бунт приходит к концу; очевидно, что комитет с ним справился и продвижение отрядов генерала Иванова приобретало другой характер; правительство это Ставкой признано…»[2170].

К Пскову первым около 7 часов вечера подошел литерный «Б». В поезде свиты ехал генерал Дубенский: «Станция темноватая, народу немного, на платформе находился псковский губернатор, несколько чинов местной администрации, пограничной стражи генерал-лейтенант Ушаков и еще небольшая группа лиц служебного персонала. Никаких официальных встреч, вероятно, не будет и почетного караула не видно»[2171].

Императорский поезд подошел к вокзалу в 19.35. «Будучи дежурным флигель-адъютантом, я стоял у открытой двери площадки вагона и смотрел на приближающуюся платформу, — писал полковник Мордвинов. — Она была почти не освещена и совершенно пустынна. Ни военного, ни гражданского начальства (за исключением, кажется, губернатора), всегда задолго и в большом количестве собиравшегося для встречи Государя, на ней не было»[2172].

Ситуация была действительно беспрецедентной, о чем напишет князь Трубецкой — в то время заместитель главы уполномоченного Всероссийского земского союза по Северному фронту. «Я решил ехать на вокзал, туда, где был Государь… Вокзал был как-то особенно мрачен. Полиция и часовые фильтровали публику…

— Где поезд Государя Императора? — решительно спросил я какого-то дежурного офицера, который указал мне путь, но предупредил, что для того, чтобы проникнуть в самый поезд, требуется особое разрешение. Я пошел к поезду. Стоянка царского поезда на занесенных снегом неприглядных запасных частях производила гнетущее впечатление. Не знаю почему — этот охраняемый часовыми поезд казался не царской резиденцией с выставленным караулом, а наводил неявную мысль об аресте»[2173]. Итак, поезд императора был поставлен на запасные пути, вокзал оцеплен, никакой официальной встречи не было, как не было на перроне и генерала Рузского.

Дубенский и барон Штакельберг прошли в вагон лиц свиты. «Мы застали всех в коридоре: тут был граф Фредерикс, К. Д. Нилов, князь Долгорукий, граф Граббе, С. П. Федоров, герцог Лейхтенбергский. Уже знали, что почетного караула не будет и Его Величество на платформу не выйдет». Царь на короткое время принял губернатора, который, вопреки обыкновению, не пригласил его в свой дом. Ждали Рузского, который на время пребывания императора перебрался из штаба в собственный поезд, приказав находиться с ним