Растроганная этим моим заверением, Настя улыбнулась улыбкой № 6 («Неожиданная радость») и погрузилась в раздумье. У жены моей очень выразительное лицо, и по нему я всегда догадываюсь, что она скажет. Все ее улыбки я давно систематизировал, каждой дал номер и наименование. В то утро я с особым вниманием следил за сменой ее улыбок и вдруг заметил, что губы ее сложились в улыбку № 38 («Предподарочную»). Это меня несколько встревожило. Настя – существо доброе и неглупое. Но на подарки у нее какой-то свой взгляд – или, вернее, свой бзик. Если бы я, например, собрался бы в челноке переплыть озеро Байкал, она непременно презентовала бы мне бочку с пресной водой, дабы я не умер от жажды; а ежели бы я решился пешим ходом пересечь пустыню Сахару, Настя в лепешку бы разбилась, но раздобыла бы мне спасательный круг, чтобы я, чего доброго, не утоп в пути. Вот и теперь она замерла в улыбчивом раздумье – затем произнесла решительным голосом:

– Так и быть, вручу его тебе сейчас. Вообще-то я его в день твоего рождения подарить хотела… Но дарю досрочно. Только дай мне святую клятву, что возьмешь его с собой и нигде не потеряешь.

Я стал перебирать в уме предметы мужского рода, один из которых могла преподнести мне Настя, но зная непредсказуемость ее подарочной фантазии, ни к какому ясному выводу прийти не смог. Потом вдруг вспомнил, что последнее время она повадилась намекать мне, что я стал полнеть, что каждый человек должен каждый день совершать пятикилометровую пешеходную прогулку. У меня мелькнула мысль, что на этот раз меня ждет подарок логически осмысленный, то есть шагомер.

– Клянусь! – твердо произнес я. – Клянусь, что возьму его с собой и доставлю обратно на Землю в полной сохранности, из кармана не выроню!

– Ну, в кармане он не поместится, – снисходительно молвила Настя. Подойдя к комоду, она выдвинула нижний ящик и извлекла оттуда фамильный топор. Топорище его выполнено из дуба, и на нем сверкает серебряная дощечка, на коей значится:

ТОПОР

(Трест Общественного Питания Октябрьского Района)

За непорочную службу – бухгалтеру А. Г. Лукошкину!

Топор этот достался Насте в наследство от ее покойного деда, и вот теперь она вручила мне это мужское орудие труда в знак того, что считает меня настоящим мужчиной. Я принял подарок и сказал, что польщен и обрадован, но в полет брать эту громоздкую штуковину не собираюсь, нужна она мне, как слепому велосипед.

– Но ты дал клятву! – возмутилась Настя. – Мало того, что ты черт тебя знает куда летишь по межпланетному блату, ты еще и клятвопреступником хочешь стать! Выбирай: или топор и я, или ни топора, ни меня! Или топор – или развод!

Я, разумеется, предпочел топор. Настя сразу успокоилась, на ее лице возникла улыбка № 22 («Радость примирения»). Улыбнулся и я. Нет, я не обижаюсь на Настю за ее вспышки.

На мне был темно-синий плащ с меховой подкладкой, а на спине красовался объемистый рюкзак, из горловины которого торчала рукоять топора. Настя проводила меня до трамвайной остановки.

– Одумайся, олух космический! Еще не поздно! – прошептала она, когда показалась моя «тридцатка». Но я ответил, что полет – дело решенное, и губы моей супруги сложились в улыбку № 10 («Расставальная грусть»). Унося в душе эту грусть, я вошел в вагон.

Свободных мест не было, но какая-то добрая женщина сказала сидевшему рядом с ней подростку, что он должен уступить место дяденьке – дяденька едет на лесозаготовки. Прибыв на Васильевский остров, я направился в столовку, где работал Юрик. К раздевалке тянулась длинная очередь. За барьером, отделяющим ряды вешалок от публики, трудились двое: пожилая женщина и мой друг. Меня удивило, что Юрик работает медлительнее своей компаньонки. Из публики слышались упреки в адрес слегка прихрамывающего, но вообще-то здоровенного на вид гардеробщика. Затем я увидал нечто совсем нелепое. Получив от лысенького старичка номерок, Юрик принес ему лиловое дамское пальто с капюшоном. «Ты что, ослеп, что ли, кобель гладкий?!» – возмутился старичок, и тогда мой друг извинился и выдал ему его законное черное пальто. Затем, заметив меня, шепнул что-то своей напарнице и, напутствуемый нелестными замечаниями публики, покинул гардероб. Когда мы вышли на улицу, я, зная неземную честность и аккуратность иномирянина, спросил его, почему это он стал работать так безобразно. И тут Юрий признался мне, что близится срок его возвращения на Куму, а он познал далеко не все отрицательные земные слова. Поэтому он решил снизить качество своей работы. Он лентяйствует и свинствует для того, чтобы слышать от землян строгие отзывы и пополнять ими свой словесный фонд. Недавно один посетитель очень его порадовал, обозвал захребетником. А еще Юрику на букву «З» известны такие слова: злодей, злопыхатель, замарашка, зубоскалец, зануда…

– Забулдыга, заморыш, задрыга, злыдень, зубрила, – продолжил я.

– Боженьки мои, учиться мне еще и учиться, – задумчиво подытожил иномирянин. – Но вот и дом наш, пора нам на его крышу восходить. Мы стали подниматься по такой знакомой мне лестнице… Когда проходили мимо квартиры моих родителей, сквозь запертую дверь услышал я знакомый хохот – это, невзирая на пожилой возраст, тетя Рита упражнялась в смехе. Смех – смехом, а захотелось зайти домой. Но Юрик воспротивился – ведь мы отбываем всего на десять минут по земному времени, а звездолет ждать не будет, не опоздать бы. Дом давным-давно подключен к теплоцентрали, белья на чердаке никто нынче не сушит, дверь туда открыта нараспашку. И вот мы с Юрием вошли на чердак, а оттуда, через незастекленное окошко, перебрались на крышу. Она была, сырая, скользкая. Мне очень захотелось домой. На кой хрен мне этот полет, эта Фемида?.. Может, не поздно еще отказаться, отбрыкаться, отвертеться? Но ведь Настя трусом меня сочтет, и Юрка – тоже… И тут снизу, со двора послышался ожесточенный собачий лай. Я вспомнил голос Главсплетни и окончательно решил, что лететь все-таки надо.

– Звездолет уже прибыл, – молвил Юрик, взглянув на свои ручные часики. – Пора нам переходить на сгущенное время. – Он извлек из кармана своего пальто пластмассовую коробочку и выкатил из нее на ладонь два голубоватых шарика. Один шарик он проглотил сам, другой дал мне. Я тоже проглотил. И все сразу переменилось. Голубь, собиравшийся сесть на телевизионную антенну, застыл в пространстве с распростертыми крыльями; собачий лай замер на одной ноте, высоко над нами возникло очертание чего-то огромного – не то корабля, не то дирижабля. Через мгновенье в брюхе звездолета обозначился темный прямоугольник; откуда к нам начало спускаться нечто оранжевое, напоминающее своими очертаниями лодку. Вскоре эта небесная ладья приземлилась возле нас. Держалась она не на канатах и не на тросах; от ее кормы и от носовой части тянулись к звездолету две пружинки, свитые из зеленоватых лучей.