Потому, пока одно мое тело спускается на лифте в глубину базы, где в ваннах с органическим раствором оттаивают Кайзер и Фенья – другое мое тело сейчас сидит за столом, потупившись и изучая взглядом скатерть.

- Как давно ты уже умеешь воскрешать людей и работать с мозгами, Эми? – задает мне вопрос Кэрол. Вернее – повторяет его. Потому что в первый раз я не ответила. Опустила голову и стала смотреть вниз. Так, наверное, поступила бы Панацея. С другой стороны, Панацея никогда не стала бы воскрешать кого-то или работать с мозгами. Никогда не вышла бы за свои границы, которые сама себе и поставила. Почему? В первую очередь из-за страха. Страха вот такого вот разговора со своей матерью. Когда Кэрол чуть подается вперед и разговаривает таким тоном – мурашки по коже. Спокойно, но угрожающе.

- Мама! – пискнула рядом Виктория и тут же заткнулась, повинуясь властному жесту своей матери. Вот оно как, Вики у нас тоже под тиранией Кэрол живет. Интересно, интересно. Кэрол в этой семье – царь и бог. Марк, ее муж и наш с Вики отец – давно уже не высказывает своего мнения в присутствии Кэрол. Виктория – отличница, спортсменка, девочка-с-картинки, идеальна для постера на стену. И Эми – серая мышка, некрасивая, не яркая, не активная, но! И Эми тоже – как с картинки, только для какого-нибудь религиозного журнала типа «Святые Мученики осень-зима этого года». Она – не думает о себе, всегда корректна, всегда прилична, всегда помогает другим, излечивает людей.

- Видел я такое. – раздается в голове голос учителя, наставника и друга. Пятый, скотина. Никакой ты мне не друг, никакой не учитель, ты – маньяк, которого я не могу убить, чума в моей голове, существо, которое потихоньку сдвигает параметры приемлемого, расширяя окно Овертона, примиряя меня с мыслью что ради высокой цели можно идти по трупам, смачно чавкая плотью и запивая все кровушкой.

- Ну, ну, Тейлор. – улыбка сквозит в его голосе: - ты сегодня просто очень раздражительна. Слушай, ты можешь отдать этот Важный Разговор мне. Я улажу наши отношения с Кэрол, вот увидишь. Исправлю семейку. Ты же не понимаешь, что тут происходит, не так ли?

- А ты у нас такой умный. – отвечаю я, потому что на самом деле мне нечего ответить. Что тут происходит? Кэрол собирается наорать на Эми, я вот прямо кожей чувствую. Годы издевательств в школе не прошли даром, я людей, которые хотят накатить и доминировать, уязвлять словами, унижать и издеваться – за милю чувствую. И сейчас Кэрол включает Софию Хесс на полную, сверля меня глазами. Интересно то, что София теперь, после всего, что у меня с ней было – уже не вызывает таких чувств. Как будто все улеглось. Но… тон Кэрол, агрессивная поза, руки, которые словно готовы ударить меня – как будто возвращаюсь в школу Уинслоу, когда Эмма, София и Мэдисон зажимали меня в темном углу в каком-нибудь коридоре, чтобы всласть поиздеваться.

У меня внутри начинает что-то тлеть. Небольшой, но жгучий огонек гнева. Если раздуть его больше… еще больше - то я сорвусь. Разнесу к чертям эту гостиную, весь дом, натравлю на Кэрол насекомых, оторву ей руку и забью ею же до смерти… и это принесет мне чувство мрачного удовлетворения. В голове мелькает картинка, как я стою на руинах дома, сжимая кулаки, с ног до головы покрытая кровью и … улыбаюсь. Но улыбаются только мои губы, глаза сужены, сфокусированы. Никто не смеет…

В голову толкается другая картинка – Виктория Даллон, которая стоит на коленях над изломанным телом своей матери и смотрит на меня с ужасом в глазах. Как на чудовище.

Закрываю глаза, стискиваю зубы и выдыхаю. Нет, нельзя срываться. Это будет вредно для только-только начавших выравниваться отношений с СКП, для моего имиджа, для будущего развития моей команды, а самое главное – я не хочу разочаровывать Викторию. Почему? Не знаю, может быть потому, что плакат с ней до сих пор висит в моей спальне, несмотря на все угрозы Сплетницы снять его. Для прежней Тейлор, той, которая умерла от атаки Панацеи – Виктория Даллон была сверкающим идеалом в вышине, воплощением героизма. И меньше всего я бы хотела увидеть на лице Виктории это выражение – ужаса, страха, отвращения. Но больше всего я боялась увидеть у нее на лице – разочарование. Это было бы как удар под дых – «вот ты какая на самом деле Тейлор». Нет, я не хочу увидеть такое лицо Виктории. И не потому, что я боюсь конфронтации с СКП, нет. А потому, что это – часть меня. Отказаться от этого – все равно что отказаться от самой себя, перестать быть собой, а у меня и так с самоидентификацией проблемы.

Кто я? Монах, которому снится что он бабочка, или бабочка, которой приснилось что она – всего лишь монах? Администратор, девочка, над которой издевались в школе, Тейлор Хеберт, Ядовитый Плющ, или все же Мясник Пятнадцать… нет Шестнадцать – только в теле Панацеи? Я собираю остатки воздуха в легких, прикусываю кончик языка и выдыхаю полностью, выравнивая диафрагму. Я – дочка своего отца. Тейлор Хеберт Семнадцатая, внучка своего деда. За моими плечами стоят поколения моих предков. Мама и папа. Дедушка и бабушка с папиной стороны, дедушка и бабушка с маминой. Во втором колене у меня уже четверо людей, которые дали мне жизнь. В третьем – восемь, затем – шестнадцать. Тридцать два. Шестьдесят четыре. Сто двадцать восемь. Двести пятьдесят шесть. Много людей вложили в меня огонь своей жизни. И я буду поступать так,