Шон усмехнулся, а проводник продолжил путь по коридору вагона. Шон сунул книжку в портфель, встал и двинулся за ним.

Он вышел на площадку, закурил сигару и, прислонившись к ограждению, стал всматриваться в даль вельда, пытаясь разглядеть в ней свою ферму Лайон-Коп. Возвращаясь в Ледибург, он всегда так делал, это стало для него своего рода ритуалом.

С утра Шон чувствовал себя удивительно счастливым – давненько в его жизни такого не случалось. Прошлым вечером, переговорив с Голдбергами, Руфь назначила дату свадьбы на март следующего года. К тому времени Шон закончит с первой разделкой коры, и можно будет отправиться на медовый месяц в Кейптаун.

«Наконец-то у меня есть все, что только может желать мужчина», – подумал он и улыбнулся.

Как раз в это мгновение Шон заметил вдалеке какой-то дым. Он выпрямился и отбросил сигару.

Поезд, извиваясь, медленно полз вверх, к краю возвышенности, то замедляя, то прибавляя ход, по мере того как менялся уклон местности. Вот он достиг вершины, и внизу перед Шоном открылась вся ледибургская долина. Посреди своей плантации он увидел огромное, неправильной формы черное пятно, над которым поднимались и уплывали в сторону холмов тоненькие струйки дыма.

Он быстро открыл створку ограждения и спрыгнул с поезда на ходу. Сильно ударился и, поскользнувшись, покатился вниз по гравию насыпи, больно ободрав кожу на коленках и ладонях. Потом вскочил на ноги и бросился бежать.

На дороге, как раз там, где удалось остановить огонь, его ждали люди. Покрытые пеплом и копотью, некоторые молча сидели, другие крепко спали, изнуренные ночной работой. Глаза у сидящих были красные от дыма, мышцы болели от усталости. Но пока черные выжженные акры земли тлели и угрюмо дымились, следовало сидеть и ждать. Ведь если снова поднимется ветер, он наверняка раздует пламя.

Кен Бростер приподнял голову, лежавшую на руке, словно на подушке. Потом быстро сел.

– Шон приехал! – сказал он.

Люди зашевелились, стали медленно подниматься. Они смотрели, как, спотыкаясь и волоча грязные ноги, словно только что пробежал пять миль, Шон подходил к ним.

Наконец, тяжело, с хрипом дыша, Шон остановился.

– Как… как это случилось? – спросил он.

– Никто этого не знает, Шон, – ответил Кен Бростер, сочувственно опуская взгляд.

Человеку, который сильно страдает, в глаза лучше не смотреть.

Шон прислонился к одному из фургонов. Он не мог заставить себя снова посмотреть на огромное пространство выжженной пожаром пустыни, где лишь местами торчали скелеты недогоревших деревьев, похожих на скрученные, почерневшие пальцы человека, страдающего артритом.

– Один из ваших людей погиб, – тихо сообщил ему Кен. – Зулус.

Он неуверенно помолчал.

– И несколько человек получили сильные ожоги, – твердо добавил он.

Шон ничего не сказал – кажется, не вполне понял.

– Ваш племянник… и еще сынишка… Дирки.

Но Шон продолжал тупо смотреть на Кена.

– И Мбежане тоже.

На этот раз Шон, похоже, испуганно дернулся и слегка отпрянул.

– Я велел отвезти их домой, туда уже вызвали врачей.

И снова от Шона никакого отклика, он лишь провел ладонью по лицу, от глаз и до губ.

– Майк и Дирк пострадали не очень, только ожоги на коже, но вот Мбежане… ступни его, черт возьми… в общем, просто кошмар.

Теперь Кен Бростер заговорил быстро:

– Дирк попал в самое пекло. Майк и Мбежане побежали ему помочь… кругом огонь… он упал… они его подняли… пытались вытащить… все бесполезно… очень обгорел… мясо отваливалось от ног…

Слова его звучали для Шона бессвязно, бессмысленно. Он плотнее прислонился к фургону. Им овладела страшная апатия.

«Это уже слишком, – думал он. – Да пошло оно к черту. Пошло оно все к черту».

– Шон, что с тобой?

Перед ним, положив ему руки на плечи, стоял Бростер. Шон выпрямился и снова огляделся вокруг:

– Мне надо ехать к ним. Одолжи лошадь.

– Езжай, Шон. Мы останемся здесь, проследим, если что. Ты не беспокойся, сделаем все что надо, чтобы снова не началось.

– Спасибо тебе, Кен, – сказал Шон и оглядел встревоженные, сочувственные лица. – Спасибо вам всем.

Шон медленно въехал во двор конюшни Лайон-Коп. Там он обнаружил множество экипажей и слуг, черных женщин и детей, стоял шум, но, как только его увидели, все сразу стихло.

У дальней стены двора лежали грубые носилки, окруженные женщинами. Шон сразу направился туда.

– Я вижу тебя, Мбежане, – сказал он.

– Нкози…

Ресницы Мбежане полностью обгорели, отчего лицо его казалось каким-то кротким и слегка озадаченным. Руки и ноги были свободно обернуты белоснежными бинтами, сквозь которые желтыми пятнами просочилась мазь. Шон присел у него в изголовье, не в силах вымолвить слово. Наконец неуверенно протянул руку и коснулся плеча Мбежане.

– Больно? – спросил он.

– Нет, нкози. Не очень больно. Мои жены пришли за мной. Вернусь, когда буду здоров.

Они поговорили еще немного. Мбежане рассказал про Дирка, про то, как пришел Майкл.

– А та женщина – жена человека, который погиб, – тихо пробормотал он.

Шон в первый раз обратил на нее внимание. Во дворе, заполненном людьми, она сидела одна на одеяле возле стены. Рядом стоял маленький голый ребенок. Наклонившись вперед, он вцепился обеими ручками ей в большую черную грудь и сосал. Она сидела с бесстрастным лицом, подобрав под себя ноги. На плечах ее свободно лежала желтая кожаная накидка, открытая спереди для ребенка. Шон подошел к ней.

Мальчишка внимательно наблюдал за ним большими темными глазами, продолжая обнимать сосок матери влажными от молока губами.

– Он был мужчина, – вместо приветствия сказал Шон.

В знак согласия она важно наклонила голову:

– Он был мужчина!

– Куда ты теперь пойдешь? – спросил Шон.

– В крааль к своему отцу.

Высокий головной убор из красной глины подчеркивал спокойное достоинство ее ответа.

– Выбери в моем стаде двадцать голов скота и возьми с собой.

– Ngi Yabonga – благодарю тебя, нкози.

– Ступай с миром.

– Оставайся с миром.

Она встала, подхватила мальчонку на бедро и медленно, не оглядываясь, пошла со двора.

– Я сейчас пойду, нкози, – проговорил с носилок Мбежане, лицо которого посерело от боли. – А когда вернусь, мы с тобой снова будем сажать. Пожар был совсем маленький.

– Пожар был совсем маленький, – кивнул Шон. – Ступай с миром, друг мой. Пей побольше пива и поправляйся. Я тебя навещу.